Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Выстрелы затрещали за мостом, на самой горе, откуда они ехали. Стреляли, видно, по болоту, куда бежали немцы.

У Махорки вдруг отнялись ноги; ему показалось, будто он присло­нился к копне свежего сена. Горячо стало плечу и мокро — это сено, сложенное в копну, за ночь угрелось и горит.

Он догадался: по нему стреляли с болота немцы — прямо в спину. За партизана приняли: бегает по дороге в черном.

Падая, он слышал, как стучало на дороге — будто гнали от моста в лощину коней. Увидел, что опять бегут немцы, оглядываясь и стреляя назад. Далеко, на самой горе за мостом, бушевал огонь — высокое жел­тое пламя лизало сосняк. За ним не было видно неба.

Потом Махорка увидел, что лес горит и у моста, немцы оттуда бе­гут и бегут, падают, вскакивают и снова бегут сюда, в лощину.

Ударившись о землю, он почувствовал, что задыхается от пыли. Запахло гарью. Казалось, горит деревня — Сергеихина хата и амбар — и бегут с ведрами люди...

Высоко вверху он увидел белое небо, оно, казалось, было горячим-горячим, как вчера днем, когда сгоняли в деревне людей.

Телу стало горячо — снизу, от земли. Резануло глубоко-глубоко в спине. В груди стало больно и мокро...

Вздрогнула где-то под ним земля, и сразу все стихло.

Из мешка посыпалась рожь — прямо на руки.

Он увидел, что возле его головы растет овес, насеялся на дороге молодой, зеленый, с темным длинным зерном.

«А нам, татарам...»

14

Конь напрягается в оглоблях, как бывало в огороде, когда, запря­женный в плуг, он шел бороздой. Заваливаются колеса в выбитые на дороге ямы, и Панку снова кажется, что он распахивает огород.

Плуг выскакивает, сдвигая в борозду вместе с землей мерзлую чер­ную картофельную ботву. Панок идет бороздой, и ему надо одной рукой держать ручки плуга, а другой изо всей силы натягивать пеньковые вож­жи. Вожжи ползут за спину — Панок набросил их на шею,— и коня приходится остановить. Панок привязывает вожжи к новой березовой ручке, которую сам вытесал вчера топором, выстрогал и прожег в ней нагретым докрасна шилом дырку, чтобы можно было насадить ручку на плоский железный штырь.

Новая ручка не скользит, за нее хорошо держать плуг, и Панок, подперев снизу, положил на нее ладонь, а пальцами натягивает вожжи. Коню трудно идти по высокой грядке, пароконный плуг с широким от­валом врезается глубоко, выворачивает землю до самого желтого песка, откидывая в мелкую борозду густой слой земли. Трещат под ногами у коня и под дышлом плуга стебли сухой ботвы — ее не успели убрать, прихватил мороз; стучат выворачиваемые камни, скатываются с грядки в борозду; хлопает сзади в борозде крыльями петух — сзывает кур.

Пахнет землей и сухим овечьим навозом, который не перепрел за лето; пахнет сырой глиной и свежим хреном, срезанным острым леме­хом. На весь огород, как в сарае из загородки, пахнет картошкой.

Когда на повороте Панок пускает коня в лебеду и полынь, а сам, взяв в руки кнутовище, счищает с отвала глину и песок и затем раз­гибается, чтобы перевести дух и откашляться, он видит черную вспахан­ную полосу с глубокой по краю бороздой. Борозда блестит там, где шел лемех,— длинная, от улицы до фермы, и вся желтая от скороспелки и сибирок. У самых ног на черной пашне лежат похожие на мелкую кар­тошку свернувшиеся в кольца белые черви с желтыми головками — вы­вернуло из глубины,— их клюют куры. Куры потом, завидя узелок на кончике белого веревочного кнута, бегут вслед за плугом.

Под утро приморозило — на траве лежал иней, и босому в борозде холодно; на пырее и на ботве блестит под солнцем роса, словно битое стекло, которое за много лет понанесли в огород с навозом.

Взошло солнце, поднялось над сосняком. На чистом небе оно пере­ливается, прыгает в глазах и начинает пригревать спину, будто стоишь у затопленной печи.

По загуменью ведут лошадей — люди собираются копать картошку.

Из лесу длинным обозом едут партизаны — растянулись от опушки до самых аистиных гнезд.

Сползает в борозду конь, плуг лезет наружу — не помогает и то, что поднимаешь его за ручки. Жарко становится плечам, липнет к ло­паткам рубашка.

Надо было бы позвать Верку водить коня, но она не управилась еще возле печи, потом побежит к Махорке занять мешков: придут из деревни женщины помогать. Хотя все равно надо будет ссыпать кар­тошку в кучу и накрывать на ночь ботвой. Можно будет соломы при­нести, если начнет подмораживать.

Пахнет из трубы горелым сосновым помелом — Верка вытопила печь и сажает хлеб. Большие, белые и тяжелые буханки, помеченные по краям пальцами, она сбрасывает с широкой, посыпанной мукой лопа­ты на выметенный помелом под.