Николай Мординов - Весенняя пора

На страницах романа запоминается история трудного похода Федосьи с сыном за «помочью» в далекий наслег. Внезапный ливень вымочил путников до нитки, мальчонка со страхом, даже с отчаянием думает о том, что безнадежно испорчена единственная его заветная школьная книжка, которую он почти всегда держал за пазухой. Мать озабочена по иной причине: Никитка, гоняясь по тайге то за вороненком, то за бурундуком, разодрал ветхие заплатанные штанишки: в каком же виде появится он в чужом наслеге? Федосья сердито выговаривает сыну.

«И штаны-то совсем дрянные, заплатка на заплатке из старого тряпья… — безразлично сказал Никита…»

Мать, уже стыдясь своего гнева, сорвала траву-тысячелистник. «Ну-ка, милый, посмотри, какая она красивая», — ласково говорит она сыну. Тогда горе окончательно сламывает Никитку и он, громко рыдая, говорит, какая это для него беда — промокшая книга.

«Ой ли, а я, глупая, еще ругала свое дитя!» — восклицает потрясенная мать. Происходит примирение.

«И двенадцатилетний сорванец каким-то чудом стал вдруг до того легким и маленьким, что уместился на сухоньких руках матери, а голова его покоилась на ее изнуренной, иссушенной тяжким трудом груди…»

Еще отчетливей проявляется отнюдь не черствая сдержанность в характере мальчика в другом эпизоде: вконец измученных, промерзших, проголодавшихся путников — Федосью и ее сына нагоняет всадник Афанас Матвеев. Он сажает Никитку на лошадь, мальчик рад неожиданному отдыху.

Но едва мать остается позади, где-то в сумраке тайги, мальчика начинает одолевать совесть: он на лошади сидит, а мать, босая, бредет по еле видной тропе, где так легко занозить ногу, — на тропе-то ведь густо торчат острые сучья.

Мальчик соскальзывает с лошади. «Хочу идти пешком», — угрюмо отзывается он на недоуменный вопрос Афанаса.

Всадник скрывается за деревьями, а мальчик начинает усердно убирать с дороги сучья. Мать, появившаяся на тропе, удивилась непонятному поведению сына. Она требует объяснений. Сын неохотно бормочет: «Пройтись захотелось…» И только уж потом признается: «Дорогу очищаю…» — «Это еще зачем?» — восклицает мать. И тут мальчик со слезами в голосе произносит: «А ты что же, хочешь наколоть ногу об эти сучки?» Мать после долгой паузы бормочет: «Сынок мой, глупенький ты мой! Ты это ради меня, а я… Ну, будем ступать осторожно…»

Вот и все. Читателю предоставлена возможность самому довообразить, догадаться, какой бездонной глубины материнские и сыновние чувства сокрыты в этих скупых строчках.

Столь же своеобразно, с совершенно неожиданным поворотом написана сцена расставания мальчиков с бабкой Дарьей. Никитка крепко обнял бабку и упал головою на стол, не позволяя себе заплакать. А маленький Алексей, брат Никитки, вдруг увернулся от объятий Дарьи,

«схватил обугленную на конце палку, служившую кочергой. Закусив нижнюю губу и зажмурив глаза, он высоко занес ее над головой старухи. В ужасе подбежала Федосья и едва вырвала палку из цепких рук мальчика.

— Что с тобой? Ты ведь так любил бабушку, а сейчас хочешь убить ее! — ужасалась мать.

— Пу-усть умрет! Все равно уходит от нас! — вскрикнул Алексей и… разразился отчаянными рыданьями.

Только бабка Дарья поняла безобразный этот поступок, которому, казалось, нет объяснения.

— Да разве можно сильнее любить! — прошептала взволнованная сказочница. — Ведь это сила любви в нем бушует! Ох, дорогое же я, оказывается, создание…»

А вот еще один, последний и, может быть, самый выразительный пример — трагическая история любви юной Майыс и Дмитрия Эрдэлира. Автор не отводит этой истории много места и отдельных глав, однако ж, неизменно к ней возвращаясь, рисует ее скупыми, но необычайно точными мазками.

Майыс — приемыш в семье богачей Веселовых. Хозяева считают себя вправе распорядиться ее судьбой. Девушка полюбила бедняка Дмитрия Эрдэлира и решилась соединить с ним свою жизнь. Им уже ведомо, что не сбудется, не может сбыться это счастье. Но все равно:

«…Вот идут они, держась за руки, позабыв все законы земные и божеские, не загадывая на будущее, вольные и сильные, преисполненные своим сегодняшним счастьем…»

Читатель расстается с Майыс и Эрдэлиром, пока после долгого перерыва не предстанет перед ним горькая сцена «сватовства». Хозяева коротко сообщают девушке: «Приезжал старец Василий, просил тебя». Восьмидесятилетний Василий Боллорутта, скупец, дважды овдовевший, — вот кто «суженый» Майыс. Мы, читатели, с горестью видим, как в брачную ночь «молодая» до рассвета сидит, молча вороша палочкой угли в камельке, потом, сломав палочку, уходит за занавеску к пьяному мужу.