Галина Демыкина - Просторный человек

— М… нет. Не особенно.

— Скрытная. А я вот так поверну: вы обо мне заботитесь, волнуетесь, можно сказать. Возьмите вы. Меня. К себе. А чего?

Ася снова покраснела.

— Я должна спросить.

— Спросить? Сколько комнат-то у вас?

— Три.

— Побольше, чем в моей избе. А народу?

— Четверо нас.

— Кто же? Отец, мать… Бабка, что ли, или дед?

— Бабушка. А еще — муж, дочка.

— У кого же спрашивать?

— Ну… у всех. У семьи.

— А, семья, значит. Мужа опасаешься? А ты скажи: больной человек, родных никого, доехать до дому не может. Вот деньков пять-шесть побудет. Не на улицу же?!

И Ася поняла вдруг: в самом деле, куда же деваться человеку? И как можно не помочь?

— Я договорюсь, — ответила твердо. — Завтра вы еще здесь?

— А как же. И послезавтра, может, тоже. И еще денек-другой.

— Я завтра же приду. И о дне выписки у врача узнаю.

Он вздохнул, расслабился, положил голову на подушку. Странный все же человек. Никогда не угадаешь, какой ход, какой прыжок сделает. Вот глядит кротко, с улыбкой.

— Спешишь, сестричка?

— Да, мне еще надо…

— Ну, ну, не держу.

— Так до завтра, Олег Клавдиевич.

И двинулась к ФЕЕ в полуподвал.

И вот он, сам ФЕЯ, в большой комнате, называемой здесь залом, за своим довольно-таки ободранным столом. Сильно встряхивает Асину руку:

— Ну, здорово, пропащая. Ты что же столько не приходила? — Его прозрачные глаза строги, но тон снисходителен: Ася симпатична ему. Он в первый же день стал говорить ей «ты», а иной раз даже «дочка». И теперь вот не ждет объяснений. — Вижу, с чем-то пожаловала. Ну, ну, выкладывай давай.

Ася рада, что он сегодня — в добродушии, по опыту знает: от этого зависит многое.

— Федор Евдокимович, — говорит она, робея. — Я к вам по личному делу…

— Ты что, дочка? — сразу меняет тон ФЕЯ. — Мы тут личными не занима… Постой! — Это инспектор вернулся с объекта. — Не уходи, Ася. Я сейчас.

Он ведет тихий разговор со стариком (гномом), качает головой. Он весь поглощен работой. Ася ждет. Волнуется.

Собственно, это не такое уж личное дело, если всерьез. Не такое уж. Что за беда, если они подружились с Татьяной Всеволодовной? Но ведь она живет в этом районе? Живет. В условиях плохих? Очень даже.

Ася, как впервые, осматривается, вдыхает горячий воздух полуподвала. Голые лампочки под потолком. Они натружены, накалены, потому что и днем светят. Вот Татьяне Всеволодовне такую бы теплую мастерскую.

— Ну так что у тебя, Ася?

Она сбивчиво рассказывает о десятиметровой комнате, где — Таня вдвоем с дочкой.

— Какой адрес? — деловито перебивает ФЕЯ.

Ася называет.

— Сносить будут через два года. Переселят.

— Это долго — два года, — почти шепчет Ася. — Она художница. Работать не может.

— Почему не может?

— В мастерской не топят… А в комнате тесно… Дочка… Уроки… Да и запах, знаете, краски — химия…

— Дома работает, что ли?

— Да.

— У нас художникам все усло… Да ей лишний метраж полагается. Она не знает? Скажи ей. На основании… — Он перелистывает память, где множество постановлений, уложений, параграфов.

— Федор Евдокимыч, ей справку не дают, она не член Союза.

— Какого союза?

— Художников.

— Молодая?

— Нет. Просто… Ну, как сказать… Не вступила вовремя. Были заработки — снимала мастерскую, а теперь вот…

— Что теперь?

— Болеет. Ревмокардит. Руки сводит, не может, в общем.

— Послушай, Ася. Ты, конечно, добрый человек. Но я вот что скажу: пусть вступит и получит на законных основаниях. Мы в обход законов…

— Но, чтоб вступить, надо активно работать, а чтоб работать, нужны условия.

Тут, как понимает Ася, требуется комплексная помощь. Тут заколдованный крут.

Но ведь ФЕЯ только называется так. А что он может против колдовства?

— Не знаю, Ася. Прямо скажу — не знаю. Что у ней там — батарея испорчена? Так пусть — в домоуправление. Не помогут — к нам. Вот как надо. По порядку. Зачем она прямо к тебе? Тут по блату ничего ей не обломится, Татьяне твоей.

— Откуда вы знаете, что Татьяна? — вскидывает голову Ася.

— Была у меня, была уже твоя истеричка! Анна Сергевна ее приводила. Я ведь не сразу понял, что и ты — про нее. Они немного об другом лопотали. Она, веришь ли, доченька, слушала, чего я говорю, слушала, что вот к домоуправу надо или к главному инженеру, а потом как закричит: «Вы что, смеетесь? Да я из окна выброшусь!» Такое меня зло взяло! «Бросайся, говорю, только лучше из подвального». — И он рассмеялся.

Ася не поддержала, хотя было бы лучше. Тогда бы она могла доверительно спросить: «Неужели и вправду, в ы — и вдруг ничего не можете?»