Юрий Красавин - Хорошо живу

Прибежала в сыпню Кулинина старшая девочка, Манька, села на чан и скулит:

— Все есть хочут, папаня ушел куда-то, бабка стонет… А все есть просют.

Маруха научила:

— Ты поди, девонька, на савинскую кухню. Может, там у кашевара деда Арсения каша подгорела, корки дадут.

Манька убежала, а Кулина решилась: пошла к директору просить аванс. Муж не работает — так не с голоду же помирать!

Страшно зайти к нему в кабинет, но что делать: вчера у приказчика плакала — просила аванс выдать, да без толку.

Кулина остановилась у самого порога, не смея ступить дальше, поклонилась в пояс, сказала робко:

— Здравствуй, господин директор.

Он повернулся от окна, у которого стоял, покуривая в фортку.

— Что тебе?

— К твоей милости, господин директор.

В кабинете чисто и солнечно. Стоит стол на резных ножках, на столе стопки белой бумаги, книги со шнуровкой и раскрытый кожаный портсигар. Говорили мужики, что портсигар этот английской работы, он из савинской кожи и будто бы дороже серебряного. Над столом в золоченой раме портрет батюшки-царя. На другой стене в рядок висят гербовые бумаги с золотыми крупными буквами… Кулина с ужасом увидела вдруг, что на красный ворсистый ковер, закрывающий весь пол в кабинете, капает вода с ее подола, и испуганно прижалась спиной к косяку двери.

— Вот бестолковый народ! — сказал Савин. — Я спрашиваю, зачем пожаловала?

— Батюшка, господин директор, выдай ты мне аванс, — скороговоркой ответила Кулина.

На последнем слове голос ее дрогнул. Она поняла, что сейчас заплачет, и замолчала.

— Аванс? — удивился директор, внимательно разглядывая ее.

Где-то он встречал эту женщину с такими большими и прекрасными глазами… И вспомнил — это же Акулина! Ее все зовут Кулина Красная и относятся к ней с уважением, почитают за красоту.

— Аванс? — повторил директор. — Я не выдаю авансов.

Кулина судорожно сглотнула слюну, и слезы скользнули у нее по щекам, оставив две мокрые полоски. Она вытерла щеки грязной ладонью, отчего Савин брезгливо поморщился, и продолжала смотреть на него не мигая.

Раньше, встречая на заводе Кулину, Савин всякий раз думал, что такая красота достойна лучшей судьбы. «Как могла она появиться в нищете и грязи? — недоумевал он. — Поистине природа непоследовательна в своей мудрости! Наконец, как может жить среди пьяниц, сквернословов и попросту скотов эта красавица с глазами мадонны? Ведь красота — божье благословенье!.. Ах, какие глаза!»

Только эти глаза и остались ныне от прежней Кулины.

— Батюшка, господин директор, — заговорила она громко, — шестеро ребят у меня, а в доме ни куска. Сама я работаю от зари до зари, а мужа недавно уволили. Свекровь больная, умирает…

— Постой, постой, — остановил ее Савин и, затянувшись папиросой, выпустил дым в потолок, забыв про фортку.

В кабинете пахло ароматным, как духи, дымом.

— Сколько тебе лет, Акулина?

— Тридцать два.

«Не может быть! — не поверил он. — Ей не меньше сорока».

— А детей у тебя сколько, говоришь?

— Шестеро… Да столько же умерло, не доживши до году.

Савин нахмурился, вытащил из кармана часы, глянул. Лучик солнца взблеснул на их золотой оправе и попал Кулине в глаза, она мигнула и снова вытерла щеки грязной ладонью.

— Батюшка! Нил Михайлович! — крикнула Кулина. — Выдай мне аванс, а то с голоду пропадем.

«Э-э, черт! — выругался про себя директор. — Принесла ее нелегкая! Сторожа надо поставить у дверей, чтоб не пускал всяких».

— Авансов я не выдаю, — повторил Савин. — Тебе дай — значит, и другим дай. А у меня вашего брата тысяча человек. Где я столько денег возьму, глупая ты баба?

— Господин Нил Михайлович! Пропадаем. Выдай аванс!

Крючконосый конторщик всунул голову в дверь:

— Господин директор, Акулина Петрова неделю назад получила аванс. Она и его еще не отработала.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Савин. — Иди, баба, иди. Я занят.

И тут Кулина решилась на отчаянный шаг: шурша загрубевшей от грязи одеждой, она легла поперек входа и сказала:

— С места не сойду, пока аванс не дадите. Все одно помирать.

Савин обернулся, брови его полезли вверх. Крючконосый конторщик кинулся к ней, ухватил за руку, стал поднимать. Да где же ему, тщедушному, поднять Кулину, лежащую горой, выставив вверх большой живот!

— Оставь ее, — сказал Савин. — Дай ей там… сколько-нибудь. Поди, поди, глупая баба.

Кулина по-молодому вскочила, отвесила поясной поклон:

— Спасибо, господин директор.