Юрий Красавин - Хорошо живу

Чем же памятна им простая баба — кожевница Акулина Петрова, прозванная Красной? Красотой.

По чужим воспоминаниям я восстановил только один день ее жизни, всего один день, примечательный разве тем, что он был праздничным, и еще тем, что в полдень она родила.

От этого дня нас отделяют восемьдесят долгих лет.

Она испуганно вскочила с кровати, не понимая спросонок, то ли вечер на дворе, то ли уже утро. В комнату сквозь засиженные мухами стекла маленьких окон пробивался рассвет. Шагая через спящих на полу ребятишек, она прошла в чулан, поплескала в лицо озерной водой и утерлась тряпицей.

Свекровь на печи вдруг застонала во сне, сначала коротко и беспомощно, а потом громко, протяжно, мучительно. Кулина встала одной ногой на лесенку, потрясла свекровь за плечо:

— Маманя! Маманя, проснитесь!

Та охнула, заворочалась.

— Кулинушка, — проговорила она облегченно, — дурной сон мне приснился: будто бык меня рогами к стене прижал и давит на грудь — дышать нечем. Уж вроде и понимать стала, что не наяву это, а проснуться не могу. Спасибо, голубушка, что разбудила.

Всегда ей снятся дурные сны. То она падает в колодец, то в озере тонет, то в могилу живая зарыта. Кулина часто просыпается от этих стонов, ей жутко. Кажется, что в доме появляется злой дух, который мучит старуху. Кулина будит свекровь, а та и рада избавиться от наваждения.

Уж который месяц старуха не слезает с печи, кашляет. Наверно, скоро помрет. Печь ради нее протапливают даже летом, чтоб теплая была.

Рядом с чуланом за ситцевой занавеской спит деверь с молодой женой. Могучий храп его заглушает все звуки в доме. Кулина, улыбаясь, заглянула за занавеску и тотчас отвернулась, прыснула от смеха.

— Эй, молодожены! — окликнула она. — Проспите все царство небесное. На работу пора!

Храп оборвался.

Старшая девочка, Манька, проснулась, села на полу, откинула рукой спутанные волосы, попросила:

— Мама… пить.

Кулина подала дочери кувшин, и та жадно припала к нему. Потом улеглась, стянула с братишки, спящего рядом, дырявую шубейку, укрылась сама и тотчас уснула.

На шестерых одно байковое одеяло, просвечивающее от старости, потому укрываются чем попало.

Кулина вышла в сени и чуть не споткнулась: на полу, раскинув руки и ноги, спал муж.

— Ишь, сердешный, — сказала она, — не дошел.

Вот уже неделю пьет он беспрестанно, с самого ильина дня. Недоглядела Кулина — позавчера отнес куда-то свою красную праздничную рубаху, продал и в тот же день пропил все до копейки. Утром проснулся, каялся, плакал — рубаха-то единственная, нарядная, такой ни у кого не было, — но к полудню опять был пьянехонек, а к вечеру и вовсе запропал. Когда он пришел, она не слыхала, спала уже.

Раньше у него не было таких запоев. Случалось, напивался, но на другой же день был трезв и на водку смотреть не мог. Кулина никогда не оставляла его, пьяного, без присмотра: отыщет и приведет домой. А вчера не пошла искать: живот большой, последние дни дохаживает.

Она стащила с мужа дырявые сапоги, из которых выбивались концы портянок: кабы сапоги здоровые были, давно уж пропил бы. Муж даже не пошевелился, из чего Кулина заключила, что напился он крепко.

— Вот дьявол! И где он этого питья достает! — ворчала она. — Кто его поит? Так хлеба добывал бы в семью, как водку! В доме ни куска, ребята встанут, есть запросят…

И злость разбирала, и жалко было его. Она оттащила мужа в сторону, чтобы не мешал ходить, потом оделась в рабочее. Одежда успела просохнуть за ночь и коробилась, как жестяная.

Кулина вышла на крылечко. Было уже совсем светло. Румяная заря стояла в полнеба, и над лесом вот-вот должно было проклюнуться солнце. В доме, слышно, воркующе засмеялась невестка.

«Ишь, молодым-то все весело, — подумала Кулина и вздохнула. — Смешно, что есть нечего. Смешно, что не выспались. Ну, это пока ребятишки не посыпались. Мы, бывало, с Васей тоже по первому-то году… Всякое горе — не горе». И ей стало жалко невестку, которой счастья-то в жизни, как и Кулине, отпущено аршин, а несчастья — верста немереная.

Она пошла скорым шагом по тропинке берегом озера, покачиваясь по-утиному и придерживая руками большой живот.

Легкий туман курился над Селигером. Из-за него издалека приплывал печальный колокольный звон с Ниловой Пустыни. Кулина привычно перекрестилась, окинула взглядом по-утреннему синее небо, город, заблестевший на солнце золочеными куполами церквей, озерный плес со спокойной водой и прошептала: