Юрий Красавин - Хорошо живу

— Господи, хорошо-то как!

Ей не хотелось думать о том, что весь этот разгорающийся ясный и радужный день она пробудет словно бы в преисподней, в темноте и грязи, а думалось о хорошем.

Там, за туманом, за лесистыми островами Кличен и Городомля, — ее родная деревня Николо-Рожок, там она родилась и выросла.

Какая красивая она была в девках, Кулина! Что лицом, что статью — без единого изъяна. И еще веселая была, смешливая: куда бы ни шла, что бы ни делала — все песни пела.

Однажды в воскресный день приехали в Николо-Рожок осташковские парни, а Кулина с девками как раз хоровод затеяли — все в ярких сарафанах, в козловых башмачках. И приехал с осташами Василий — высокий, стройный и такой ловкий парень в рубахе красной. Это он сейчас, Вася, сдавать стал, а тогда был красавец и грамотный к тому же: читать-писать умел и счет знал.

После того разу каждое воскресенье приезжал он на лодке. Лишь стемнеет — чу, весла плещут вдали. А она ждет его на берегу.

Осенью на покров обвенчались. Что за пара они были! Оба такие красивые — загляденье!..

А через неделю после их свадьбы, в самый ледостав, отец утонул в Селигере…

Мать теперь одна живет, а избушка у нее такая стала ветхая, того и гляди повалится. Давненько не была Кулина у матери, и, когда соберется, один бог ведает. А та даже на праздник не приехала нынче. Жива ли? Здорова ли?..

Ребенок сердито ворохнулся в ней, и она почувствовала ладонью, как он уперся чем-то там, внутри, то ли коленочкой, то ли локотком.

Сердцем радовалась она ребенку, все ее существо переполнялось неизбывной радостью материнства. Сердце говорило: «Пусть он родится здоровым, пусть быстрее растет, звонче смеется, резвее бегает». А разум протестовал: «Это плохо, что он родится. У тебя их уже шестеро, и тех нечем накормить, не во что одеть и даже негде уложить спать. А вот скоро у деверя с невесткой ребятишки появятся, их куда? Нет, пусть он родится мертвеньким, а потому поднимай тяжелое, не бойся падать, не береги живот».

Осталась позади нищая «Америка» — окраинная слобода Осташкова, заселенная беднотой. Кулина вышла на Большую Знаменскую улицу — здесь чаще стали попадаться зажиточные дома с крепкими дубовыми воротами. Впереди белеет стена Знаменского монастыря.

Кулина перекрестилась и на Знаменский собор и свернула в боковую улочку. Через бульвар на завод Савина ходить ближе, но нельзя: бульвар для чистых. Савинские кожевники, провонявшие мездрой, клеем, дегтем, пропитанные дубильными соками, обходят бульвар стороной. А коли появишься там, полицейский мало того что по уху даст, так еще и оштрафует.

Осташков исстари невидимо разделен на четыре части. Там, где чистенькие домики и мощеные улицы, живут богатые, а где грязь и теснота — бедные. Каждая часть живет своей собственной жизнью, молится своему святому и празднует свой собственный престольный праздник. Неделю назад в «Америке» отшумел ильин день. Скоро спас — это праздник кожевников и сапожников. Кусток, где живут рыбаки, отмечают смоленскую, а центр города, где купцы и духовенство, празднует успенье.

Пожалуй, единственный светлый день в году — престольный праздник. Все становятся такими добрыми, нарядными, веселыми, а веселье Кулина любит больше всего. К полудню все выйдут на улицу. Ребятишки играют в рюхи, а часам к четырем мужики привезут огромную тачку с березовыми чурками, очертят два квадрата, и начнется большая игра.

Первый рюшник у рыбаков — Лешка Царь. А в «Америке» — Федька Губернатор. Рыбак Лешка Царь — высокий, жилистый, а Губернатор — маленький мужичонка, слесарь из депо, глаза у него раскосые, бороденка кляузная. Царь бьет по рюхам, словно дрова колет, сильным взмахом, резко выдыхая: «Хук!» — рюхи с треском разлетаются в стороны. А Губернатор размахивается слабо, того и гляди не докинет, — а выйдет так метко, что непременно выбьет всю грудку рюх, словно языком слизнет.

У кожевников, что живут возле Савинского завода, главных рюшников двое — Ванька Бог и Санька Хам. Играют они вместе, в одной партии, но им мало радости, если выиграет их партия, и горя мало, если проиграет. Радуется Бог, если Хам выбил меньше, ухмыляется Хам, если Бог сам стал «рюхой», то есть рассыпал грудку, не выбив ни одной рюхи.

А у купцов главным игроком выходит дураковатый сын лабазника Ваня Блин, сутулый, глыбистый, с постоянной улыбкой на пухлом лице.

Посмотреть на игру этих рюшников собирается весь город. Кричат, советуют, горячатся… Шуму-то, шуму!