Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— А это к чему? — удивился Ваня.

— Я таскал им каштаны из огня. Довольно. Я таскал им каштаны из огня.

Уже близка была минута, когда Лолий пускал в ход хитрые жалобы, валил мусор на тех, кто его опекал, слагал о себе легенды и постоянно ссылался на абсолютный авторитет своей мамы и жены Верочки. В Доме народного творчества он кормился доходной халтурой, Дмитрий мешал и Лолию.

— Заразу надо убрать сразу, — сказал Лолий.

История подлости, если ее взяться описывать, не уступит ни психологическому роману, ни детективу. Но мы пишем о дружбе, о том, как летят годы, о любви, о счастье и страдании души. Мы только хотели немножко сказать, как несчастен был в этот год Дмитрий, — ему приходилось тратить лучшие силы молодости на борьбу с людьми, которых можно было прибить одним щелчком, но они царствовали вовсю.

— Ты чувствуешь его ложь и терпишь, — настроился высказать все Дмитрий, когда пришел и не застал Лолия.

— Ладно тебе! — огрызнулся Ваня. — Тот учит, и тот учит.

— Не ладно. Он тут многих потоптал… Они спелись тут, все в их руках. Тебе сейчас легко, тебя-то не трогают. Наоборот, тобой прикрываются: как же, смотрите, мы все лучшее замечаем.

Ваня наивно моргал своими большими «лермонтовскими» глазками.

— Но ты сам вот-вот будешь жертвой, — приблизил к нему лицо Дмитрий. — Придешь ко мне или к кому-то — не важно, и будешь как стена белый: «О подлец! Ну подле-ец! Не знал я». А ты уже знаа-ал, знал, Ваня. Но тебе тогда было хорошо. И ты думал: «Зачем вмешиваться? Мальчишество».

— Ты не прав, ты не прав. Лолий не так уж плохо к тебе относится. Чем ты докажешь, что он в чем-то виноват?

— Правильно кто-то сказал о нем: «Зачем доказывать, что он подлец? Достаточно один раз увидеть его лицо». Лисье, избалованное, подает руку и щурится, будто проглотил что-то кислое. Как мыло выскальзывает из рук. И никогда не смотрит в глаза!

— Но с чего ты решил, будто я с ним?

— Ты под ним. Уже! Он тебя и раздавит. Дело твое. Но запомни, Ванюш. Кто однажды сказал, что имярек подлец, и молчал, пусть он не удивляется, когда имярек станет кромсать его, что другие тоже молчат. Они промолчат потому, что ты сам еще недавно оберегал зло. Это некрасиво — молчать, «меня это не касается», неблагородно, но что делать? — таковы многие. Они поздравят с победой и подмажутся к тебе, но от поражения спасти тебя не решатся.

— Ты, Дима, поскубся с ними, а мы виноваты. Что же: все должны отворачиваться, не здороваться?

— Это дело чести и совести. Нельзя быть хорошеньким со всеми. Нельзя доить всех… Мне еще придется защищать тебя. Улыбаешься.

— Посмотрим.

— Так и будет. Зло не останавливается. Нигде, ни в одном углу не оставить бдительной честности. Вытравить. Замазать в грязи.

— Как они меня замажут?

— А ты и не заметишь. Тебя, прежде всего, споят. А пить тебе нельзя, плохое здоровье.

— Перестань, перестань, — сказал Ваня и покосился на недопитое вино.

— Тебе нужна среда. Не такая! Тебе кажется, что ты утверждаешь себя. И тот тебе знаком, и этот, идешь по городу, — на каждом квартале: «Ваня! Ваня! у меня к тебе дело». Приучают тебя заниматься тем, что никому не нужно, но что подается как необходимое и важное едва ли не для всего народа. А это нужно Лолиям, спекулирующим на простодушии народа. А если ты вырастешь, — Дмитрий поднял палец, — пусть и в одиночестве, сбережешь в себе божеские зерна, раскроешь душу свободно, чисто, то они сами станут заискивать и желать твоей руки. Но ты уже другой, тебе их прикосновение уже не страшно. Ты созрел, гусеница в твою душу не успела вползти. Ты независим, ты сам. Ты выстрадал свое, а не купил вывеску, как Лолий. Разница есть?

Ваня недовольно молчал.

— Не веришь в себя?

— Верю, — слабо ответил Ваня.

— Я почему распинаюсь-то перед тобой? Очень мне приятно читать нотации?! Ты хороший, от природы хороший. И не уснула еще во мне благодарность, — второе. Я приехал на юг, у меня никого не было в городе, помнишь? Кто меня обогрел, приглашал на праздники, на Новый год, считался с моей нищетой? Ты. Кому я письма от Егора, Никиты читал? Я с ними дружил крепко, как-то идеально, воспитывался этим чувством верности, — и я шел поделиться с тобой. И куда же ты повернул? К Лолию? Иди, иди. Ты предаешь не меня, а свое. Ты сам чувствуешь, как шаг за шагом в чем-то уступаешь, сдаешься, тебе неудобно перед старыми товарищами, и ты вынужден лгать им, скрываться от них. Пропадай! Жизнь так, Ванюша, устроена, что человек во всем обязан прежде всего самому себе. Перед кем ты сгибаешься? Сегодня он царь и бог, а завтра никто! Астапов верно сказал: «Вы здесь временные, а я постоянный». А ты-ы? О чем думаешь? Золотые пальцы — твое постоянство. Ай, ну тебя. Устал аж. Что я — учитель вам?