Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— С чего бы?

— Я верю!.. У меня дома записано, сейчас не вспомню, кто сказал: «Надо, чтобы о чем-то (о ком-то) болело сердце. Без этого жизнь пуста». Чудесно.

— В филармонии проворовались. Читал в газете? Скандал!

— Читал… Я читал, и какая-то уверенность зажглась. Вспомнились школьные тетрадки. На обложках печатались назидания: пионер, будь правдивым и честным! И думалось тогда, что за правду и честность все легко почитают человека. А-ах, схожу все-таки! — встал Дмитрий. — Ка-ак были дни та-ра-ра-ра-аа, как мы с тобой закружи-и-ииились.

— Мне очень приятно, что тебе понравилось.

— Я дорожу хорошим. То я думал о дорогах, о любви, о книгах всегда возвышенно, а тут стоял в четыре утра напротив сада, и одно на уме: морду бить! А есть где-то под небесами, в полях, во всей жизни великое, бессмертное, чудесное… На что уходят силы?

— Я тебе чем-нибудь помогу.

— Чем ты мне поможешь… Как были дни та-ра-ра-ра-ааа, — громко запел снова Дмитрий, — как мы с тобой… Пора! Я не успею на автобус…

— Подожди, — сказал Ваня. — Я побреюсь.

— Я постою на улице. Да поскорей ты! Как были дни та-ра-ра-райя, — пел он на лестнице, и Ваня, разматывая проводок электробритвы, улыбался довольно.

На улице было тепло, солнечно. Да, сколько ушло благословенных невозвратных дней. Еще, кажется, недавно приходил он в клуб на репетиции, объяснял, показывал, наслаждался. А потом стали его вызывать в исполком, усаживать в кресло, которое словно нарочно изготовлено пониже того, на котором восседал сам Чугунов. Отчитывал, отчитывал, отчитывал. Побыл, и назад, в станицу. Тошно представить, как сойдешь в станице на площади и горе обволокет душу: вернулся ни с чем!

«Я же говорил вам, — вспыхивал Дмитрий, воображая себя в кабинете Чугунова, — я же говорил, что они живут для себя. Только. Ничто их больше не волнует. Я затеял склоку, я-я? Да вы что! Ведь главное для них: волокемся помаленьку — ну и ладно! Не надо, не надо предложений, это лишние хлопоты, думать — зачем? Обузу брать на себя? Вы согласны? Почему туманно? Хорошо, я повышаю тон, несдержан, извините. А что меня заставляет? И что важнее — тон или смысл?.. О, будь я проклят! — сказал Дмитрий себе. — Так я сума сойду…»

— С кем ты разговариваешь? — испугал его Ваня и улыбнулся ласково, быстро.

— Свергаю. А ты нарядился, решил погужеваться, пока жена на гастролях?

— Перестань… Несерьезно…

— Я вас понял. Ну, теперь ты меня подождешь? Надо сюда зайти.

У зеленых ворот, поблизости от краеведческого музея, Ваня остался ждать Дмитрия. Но терпения у него никогда не было. Покурив, он направился в ресторан гостиницы «Юг». Там от вешалки вела наверх лесенка в уютный буфет. В обед и вечером в узком зальчике можно было найти за столиками и поэта, и артиста оперетты, и адвоката, и художника. Кое-кто всегда мог рассчитывать на стопочку в долг. Ваню тоже знала буфетчица.

Дмитрий появился через сорок минут.

— Что?

— Тьма, — махнул рукой Дмитрий.

— Что же он тебе сказал?

— На сей раз он просто не узнал меня. Шел по коридору навстречу и не узнал. Долго тренировался не узнавать когда надо. Нижнюю губу отвесил.

— Выпей.

— Угощаешь? Не хочу.

— У меня скоро гонорар.

— Я тебя побраню, можно?

— Я знаю, знаю заранее… — засмеялся Ваня.

— Пойми, я тебя, конечно, ценю, чертенка, но… гони их, гони от себя! Не пиши музыку на деревянные слова. Гони! Ты им нужен, а не они тебе.

— Позволь… — поднял руку Ваня.

— Не позволю. Гони в шею! Понял? Надо дорожить собой.

— Димок, Димок… — залепетал быстро хмелевший Ваня, — я тебе верю. Знаю… твой вкус… твою… но не учи, не учи! Надо было!

— Жалею твои золотые пальцы.

— Спасибо, спасибо, — коснулся рукой Ваня, — обещаю…

— Вот туда, за зеленые ворота, твои новенькие дружки носят пошлые сценарии для колхозных агитбригад. За тридцать страниц галиматьи им отваливают по шестьсот рублей чистенькими. Из кармана того самого народа, который они презирают, ты слыхал их разговоры?

— Не раз.

— На их слова ты написал музыку. О чем ты думал? Это что? А как называются их сценарии?! «Мы свиноводы края родного». Ты вдумайся! И кто же позорит общество: я или они?

— Я их презираю, они мне противны.

— Не лги, Ваня.

— Не веришь?

— Лучше вон закуси. Ты…

Ваня слушал и за кем-то следил. Дмитрий обернулся. Возле прилавка буфетчицы крутился Лолий. Он уже плутовато оглядел зальчик и теперь думал, как бы поскорее выпить и смыться. Буфетчица еще не налила, а тоненькая ручка его уже дрожала, тянулась к стопке. Ваня сам подошел к нему. Лолий изумленно, будто до того не замечал, протянул руку, даже поцеловал. «Я тебя искал вчера, мы должны записаться на радио», — расслышал Дмитрий. Такая шельма!