Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Вот так, Лилечка, — сказал Дмитрий.

— Что?

— Да так… Все на бегу наши встречи.

— В июне я буду одна. Театр уедет на гастроли. Ты где летом?

— Если эта заварушка не помешает, поедем с Егором в Кривощеково.

— Бросал бы ты…

— Надо же довести до конца. Столько грязи, ходить тяжело. Понимаешь? — заглянул он ей в глаза. — Тяжело ходить по грязи. У тебя под окном растет ива. Красавица! И к середине лета вся в коричневых наростах. Это ведьмины метлы. Паразиты. Так и в жизни.

Лиля приставила свою руку к груди Дмитрия.

— Ну ты… ты поосторожней. Я буду за тебя молиться. («Молиться» — значит сочувствовать, уточнила она улыбкой.) А ты… ты вспоминай меня, когда не спишь. В двенадцать часов возьми и подумай. Договорились? Не унывай.

В одну минуту они поменялись ролями. Дмитрию отвела она уголок, где ему было плохо. Мужчины вечно ловятся на эту раннюю великодушную опеку.

— Приезжай ко мне в гости, — сказал Дмитрий. — Поночуешь у Боли за стенкой. — Приезжай!

— Но ка-ак? И я стесняюсь.

— Мне пора…

Она прикосновением поцеловала его возле губ. Он тоже поцеловал ее, но крепче.

— Не киснуть! — поднял руку Дмитрий. — Я напишу.

— На почту, ладно? — беспокойно предупредила Лиля. — Возьми журнал, почитаешь в дороге.

— Ничего не хочу. Побежал.

Она повеселела, и обоим стало на прощание хорошо, захотелось увидеться вновь. Лиля догнала его в дверях, сжала его руку («я с тобой!»).

Дмитрий уселся, оглядел затемненное занавесками нутро автобуса, знакомых попутчиков не отыскал. Длинный автобус выбрался из ворот, на секунду придержался и зажужжал по улице Мира. Лиля шла по тротуару — с правой стороны, обернулась к окнам, но помахать побоялась. «А-а! — тяжко вздохнул Дмитрий. — Что делать?!»

За станицей Елизаветинской Дмитрия опять совратили речи. «Обвиняют меня: я критикую и только критикую. Не только! Я критикую первый раз… потому что люблю и восторгаюсь жизнью, а вы эту жизнь оскверняете… Да, да! — закричал он про себя. — Ведьмины метлы…»

Кто жил в молодые годы в глуши, тому трудно забыть, как разрывалось в иные дни сердце от скуки, тоски, одиночества! Где вы, друзья, подруги? где городской шум, театры, пирушки? Далеко. Что ты сидишь тут, лучшие годы проводишь со стариками?! Ты вырос у больших дорог, возле станции, с которой все мечтал отчалить в Москву, ты жить думал с друзьями не расставаясь. Они слышат каждый твой вздох, с ними незачем лукавить. Но их нет поблизости. И так теперь суждено вечно?

В Темрюке Дмитрий зашел к Павлу Алексеевичу, и тот сказал, какой гость ждет его дома. Сначала Павел Алексеевич поманежил его, подразнил слепым белым котом, который якобы вернулся и долго умывался лапками накануне приезда гостя, о котором Дмитрий ни за что не догадается. Дмитрий и правда не отгадал. Беспутный Антошка? Он только грозится «завернуть в те края», разве ему можно верить?

Но чувствительный Дмитрий ожил.

— Прощай, прощай, Павлик, ну тебя, прошу пожаловать в любой день, скажи шоферу, чтоб отвез меня.

Господи! четыре года не виделись! Неприкаянный самовольный друг! Какого же черта он не сообщил? Егор, тот готовится к встрече как президент: отправит несколько посланий, заранее распишет, какие их ждут наслаждения. Никита наносил визиты лишь в Кривощекове. Антошка? Он постепенно отпадал, и больше всего помнится детство с ним на выгоне, на стадионе «Сибсельмаш», ну еще в рисовальном кружке. На стадионе этот малый был своим человеком: ему доверяли мячи и клюшки; перед матчами развешивал он сетки на футбольных воротах, посыпал мелом размеченное поле и даже проверял со взрослыми билеты у входа. Прибитые к заборам фанерные щиты оповещали причудливыми буквами о завтрашних спортивных страстях — то малевала Антошкина рука. Мамы друзей его жалели: «Бедный мальчишка, целые дни на улице без крошки во рту. Вы бы хоть позвали его. Пусть ходит обедать». Очень любил он подписывать друзьям чистые тетрадки, узорчато выводить заголовки домашних сочинений, а в девятом классе, когда Егорка и Димка славились на школьной сцене, гримировал их.

Еще одна ночь пройдет без сна, да ведь не с кем-нибудь, с другом. Пролетит незаметно. Дмитрий уже настроился, шутил в стиле хромого Устиныча: «Ну да это, здравствуй, должно быть! Ну да это, подойди, обойми, поцелуй, Заварзин. Или, это, зазнался?» И в ответ Антошка мелко хихикал, подхватывал интонацию незабываемого Устиныча.