Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

Автобус бодро катился сквозь рощицы бамбука и лохматых, расхристанных курильских сосен. По ту сторону широкого, отливающего голубизной пролива виднелись высокие берега Хоккайдо, подернутые прозрачной дымкой… Впереди восставала громада вулкана, и, пока мы объехали его подошву, нас детально порастрясло. Я удивился даже, увидев домик Сказкина. Горбатый, приземистый, он наклонился на один бок и держался, пожалуй, только за счет электрических проводов, притягивающих его к столбу.

— Никисор!

— Не кричите, — попросил я, — упадет домик.

— Не впервые. Не упадет… Никисор!

Никисор вышел.

Это был бледный высокий мальчик с большим животом, спрятанным под полосатую рубашку. Он походил на картофельный росток, неделю назад проклюнувшийся из «глазка», и я ужаснулся, представив Никисора в маршруте.

— Крепкий парень! — удовлетворенно отметил Сказкин. — Крепкий парень… из него выйдет! Если, конечно, руки с умом к нему приложить!

«Не привыкну…» — ужасался я. Белесые ресницы, плотная, как гриб, выпуклая, нижняя губа Никисора, его бездонные синие глаза и прозрачная, как целлулоид, кожа вызывали во мне содрогание.

— Идем! — тем не менее приказал я ему.

— Я не отчаевыюсь, — прогудел Серп Иванович нам вслед.

Никисор ковылял за мной по плосколобым песчаным буграм и то отставал метров на пять, то вновь наступал мне на пятки. Вслушиваясь в мерный шум океана, я боялся лишь одного: не дойдет Никисор до автобуса, не дойдет, упадет на пески, придется тащить мне своего рабочего на горбу… Зато на привале пришла в голову спасительная мысль: хлопот с Никисором, пожалуй, не будет — как ляжет, так от слабости и заснет!

— Ноги так не выворачивай, — посоветовал я. — Сапоги сломаешь.

— Я рахит, — сказал Никисор печально. — Я не могу ноги не выворачивать, это мне и дядя Серп говорит, а дядя Серп разные вещи знает, потому что он много видит и слышит, ведь он грузчик и, когда корабли приходят, может всю жизнь наблюдать: и как матросы на берег сходят, и как сезонницы с солдатами задираются и всякие штуки босиком на твиндеках выделывают, и вообще Серп Иванович человек хороший, на него только выпивка не очень хорошо действует, но тут, я думаю, дядя Серп не виноват, потому что, занимайся я, к примеру, квасом, так и у меня бы ноги подкашивались, и я бы с мешком на плечах мог с пирса падать, как дядя Серп, и я бы к сезонницам мог ходить, раз уж их у нас на островах много, а таких, как я или дядя Серп, — по пальцам пересчитать!

Я опешил.

При крайней слабости Никисора я никак не ожидал от него столько слов.

— Силы береги, — посоветовал я. — И укажи, где баня.

— Я был в бане, — быстро заговорил он. — А ты, конечно, помойся, баня у нас хорошая, вот и дядя Серп так говорит, а он, то есть дядя Серп, любит по баням ходить, потому что квас любит, а настоящий квас у нас только в банях дают, особенно в тридцать четвертой, где тетя Броня Грушницкая работает. Она всегда дяде Серпу говорит: «Ты уж, родной, чаще мойся. Ты уж, родной, не оставь нас без выручки!» Да вон она, сама баня-то! Во-о-он то здание, возле которого коса в океан заворачивает.

— Иди, иди! — прикрикнул я. — Сядешь в автобус и помалкивай. Не смей умирать до моего прихода!

Кляня себя за опрометчивое приобретение, я шлепал по сырой косе, шугал чаек и глядел, как прыгают над водой гонцы кеты. Поселок был пуст, будто все население его в одну ночь пало, оставив меня тет-а-тет с Никисором Сказкиным.

…Баня оказалась номерного типа, с длинным внутренним коридором, в который из-за неплотно прикрытых дверей доносились приглушенные шумы. В предбаннике топилась железная печь, пахло почему-то жареной рыбой, на лавках стояла алюминиевая и медная посуда. На стене, правда, сушились веники.

Вспомнив слова Никисора о знаменитых банных буфетах, я смело разделся, сложил на скамью одежду и, прихватив сияющий как солнце таз, вступил в первую дверь.

И ужаснулся.

Это был не номер!

За круглым столом в прилично убранной комнате сидели Люция, успевшая сделать прическу — длинные пряди ниже ушей и короткая круглая челка на лоб, — и знакомый мне шкипер в белой расстегнутой до живота рубахе. Китель шкипера лежал на диване, а рука шкипера на плече Люции.

Увидев меня, Люция широко раскрыла глаза и ахнула. Моя анатомия, видимо, ей не понравилась, а шкипер, тот вообще не любил учиться — округлив глаза, он бросил в меня новенький будильник.

Я отбил тазиком звонко рассыпавшийся снаряд и немедленно выскочил в коридор. В конце его, там, где я раздевался, над аккуратной стопкой моего белья стояли незнакомые женщины, удивленно покачивая расчесанными волосами. Увидев меня, они дружно и жалобно вскрикнули.