Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Да ну, государство даст, — отмахивалась бабка в длиннополой шубе.

— Что ты буровишь, девка, оно и государство не настачится, коль зимы такие пойдут. А они пойдут такие, слышь, что научные люди баять — ракетами все небушко продырявили, а в те дырки, как в трубу, вся атмосфера утекает. Откуда же быть снегу?..

Бабка в длиннополой шубе присмирела, задумалась, доводы собеседницы озадачили ее.

Сима прошла мимо старух и, купив в киоске газету, села в самом углу, рядом с окном. До прихода ее поезда оставалось меньше часа. Сима достала телепрограмму, посмотрела еще раз на время прибытия поезда, потом купила журнал с цветными фотографиями и принялась их рассматривать.

Вскоре диктор объявил о прибытии поезда. Она вышла на безлюдный перрон. Двое железнодорожников стояли у края платформы, один снимал с тележки мешки и ящики, другой, в фуражке с красным околышем, показывал, в каком порядке должен лежать груз.

Показался поезд, он приближался к вокзалу с такой скоростью, как будто не думал останавливаться.

«А может быть, он пройдет мимо не останавливаясь... может быть, в третьем вагоне нет никакого Петра Колышева?..» — Сима зябко передернула плечами, подумала, что Петр мог пошутить с телеграммой. С какой бы стати ему писать: «Целую, твой Петр»?

Резко заскрипели тормоза, застучали буферами вагоны, и поезд остановился. Из вагонов высыпали люди, среди них много было военных. Одни мчались к вокзалу, другие, притопывая сапогами, крякали от холода, торопливо закуривали. Сима всматривалась в солдат, Колышева среди них не было.

Наконец паровоз предупредительно просигналил, неторопко тронулся. Солдаты и пассажиры стали вскакивать на подножки. Перрон опустел, Сима побрела к вокзалу. В дверях она столкнулась с парнем в меховой шапке и куртке, парень, уступив дорогу, вдруг взял ее за локоть:

— Сим, ты, что ли?

— Ой, Петь... — остолбенела Сима. — Какой-то чужой стал...

— Сима, руби канаты! — выкрикнул странную фразу Колышев и, крепко обхватив ее, поцеловал в щеку. От него пахло вином, табачным дымом, меховой воротник куртки сохранил запахи общего вагона. Потершись колючим подбородком о ее щеку, неумело ткнувшись в край теплых девичьих губ, Петр разомкнул объятия.

— Ну, ты стала... не узнать...

— Да и я тебя не узнала. Все смотрела на солдат...

— Так это ж я перед дембелем прибарахлился. Батя деньжат подкинул, а у нас там этого добра хватает. Хорошая куртка, а? — Колышев говорил, восторженно осматривая рукава куртки, он даже хотел раздеться; чтобы показать внутренний мех.

— Хорошая! — упредила его Сима. — Очень тебе к лицу.

Петр распахнулся.

— Ну, так куда теперь мы? — сдвинул набекрень шапку.

— Поедем к нам...— неуверенно пригласила Сима.

— Знаешь, солдат приучен к режиму, время обеденное. Ресторан у вас тут имеется?

— В городе, в центре.

— Ну, так руби канаты, Сим! Поехали в город.

— А здесь недалеко, пешком можно. — Сима поправила платок, виновато опустила глаза. — Петь, я никак не пойму твоего выражения «руби канаты».

— Это поговорка такая, понимаешь. Слово-паразит, у нас к этой фразе многие привыкли. Я и не замечаю.

По прохожей части асфальта шел дюжий человек и из большого ведра посевал горстями желтый песок, он осанисто держал голову, не обращая внимания на прохожих.

— Истукан какой-то, — заметил Петр. — Эдак и в глаза швырнет.

— А ты посторонись, он же работает. — Сима с почтением обошла дюжего человека. Колышев, хмыкнув, последовал за ней.

В ресторане вместе с одеждой сдали в раздевалку небольшой, сверкающий никелированными углами и застежками чемодан, причесались перед пожелтевшим зеркалом.

— Усекла? — спросил Петр.

— Что я должна усечь?

— Какой у куртки мех.

— Усекла, красивый. Тебе, наверно, тепло в ней.

— Как в духовке.

Сима пожалела еще раз о забытой кофте и, накинув на плечи платок, прошла вслед за Колышевым в зал.

В зале, несмотря на дневное время, почти все столы были заняты. Петр водил глазами в поисках места.

— Садитесь сюда, солдат, я сейчас ухожу, — пригласил какой-то толстяк. Он тут же расплатился с официанткой и ушел.

После опрокинутой стопки Колышев заговорил:

— Просто не верится, что отслужил. Свободный человек, куда вздумал, туда и подался. Ешь, чего сидишь. Письмо твое получил после приказа о дембеле. Хорошо, что написала. — Серые глаза его блестели, он широко улыбался, обнажая торчащие вперед верхние зубы.

Сима тоже выпила, незаметно осмотрела зал. Никто не обращал на них внимания, каждый был поглощен своим делом. Приятно закружилась голова, и как-то стало легко и ясно.