Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Симе было весело в этот вечер. Она подмечала малейшие вольности в туалете подруг и не скупилась на восторги: «Любочка, у тебя такая прическа! Тебе так идет! Вера, у тебя декольте, а я и не представляла, что у тебя такая длинная шея, такая грудь!..» Девчата табунились около Симы, танцевали с ней по очереди.

Объявили «белый танец», и тут Сима заметила одинокую фигуру у окна — Петра Колышева. Не раздумывая, она пригласила его, и он не только весь вечер протанцевал с ней, но и проводил Симу домой.

После вечера они несколько раз встречались, потом Петр уехал на лето отдыхать, а осенью его забрали в армию.

Сима попыталась представить лицо Колышева, но лицо у него было настолько обычное, что ни одна черта не запала в память. У Петра был какой-то нос, какие-то глаза, брови, подбородок, он как будто был похож на всех и в этой со всеми схожести растворялся. Сима как ни напрягала память, а лица Петра Колышева так и не вспомнила.

Дождь не прекращался, и Сима подумала, как на дворе сыро и неуютно, даже с телеграфных проводов и то каплет, сгущающиеся сумерки подымались от мокрой земли, и ей казалось, что и день заволакивается сыростью. Из красного уголка доносилась музыка, знакомый мотив в пустой комнате настраивал на грустные размышления, а чтобы как-то отвлечься, Сима решила написать письмо Петру Колышеву.

Заклеив конверт, надела плащ, накинула клеенчатую косынку, обула резиновые сапоги. В комнату вошла Галина.

— Куда это ты? — спросила она.

Сима хотела не отвечать, но Галя, подойдя к зеркалу, повторила вопрос и, ожидая ответ, стала подкрашивать черным карандашом ресницы.

— На почту, письмо отнесу, — ответила Сима.

— А-а, — безразлично протянула Галя, острым влажным языком притрагиваясь к сердечку карандаша. Она хотела еще что-то сказать, но Сима уже закрыла дверь.

Через неделю она получила телеграмму. Телеграмма от Петра Колышева была настолько неожиданна, что Сима растерялась. Текст телеграммы был обычным: число, номер поезда и вагона. Растерянность появилась от последней строчки. «Целую, твой Петр».

— Сим, тебе партизанкой быть с таким характером. Словом лишним не обмолвишься. Надо же, у нее есть «свой Петр», а об этом никто не знает! — Галя прищурила очи и повысила голос. — Вот это подруга! Не то, что мы, не успеет нас кто-нибудь проводить, мы уже всему общежитию разболтаем... Ну и Сима!..

Сима, краснея до корней волос, попыталась объяснить кое-что подругам, но Галина перебивала ее после каждого слова.

Поезд приходил утром. Сима работала в первую смену, Галина вспомнила об этом и вызвалась отработать за Симу.

— По такому случаю отбарабаню две смены, а ты, Симка, после моей свадьбы три смены будешь вкалывать! Встречай своего Петра да помни об этом. — Слушая Галину, девчата оживились и тоже начали подшучивать. В девятой комнате царил смех.

Сима очнулась от своих дум. Ближе к городу почти на каждой остановке пассажиров прибавлялось. К Симе подошел высокий, почти под самый потолок салона, рыжебородый парень:

— Подвинулись бы, уступили дедушке место, — поглаживая бороду, сказал он.

Сима подалась к окну, освобождая место.

— Я вот смотрю на вас и думаю, где-то мы встречались. Но где? — чувствовалось, что бородатый непрочь побалагурить.

— В цирке, — ответила Сима.

— А-а, да-да-да, помню. Вы появились во втором отделении в клетке, с вами был лев и два тигра. Вы щелкали бичом и все время поправляли маузер, съезжавший на это место, — парень показал рукой ниже спины. — Вы укротительница и смотрели тогда на льва, как сейчас на меня... Он ведь тоже был бородатый.

Сима улыбнулась.

— Все правильно.

— В таком случае, пора нам познакомиться.

— Мы ведь знакомы. Вы лев, я укротительница.

— А ведь правда, я Лев. Лев Николаевич, только не называйте Толстым...

В салон вошла женщина с ребенком, и бородатый Лев уступил ей место, потому что женщина и ребенок уставились на него.

— А вы знаете, приметным не сладко живется... — стоя попытался он продолжить разговор, но ребенок, испуганно тараща на него глаза, стал хныкать.

— Что ты, крошка, не узнаешь! Я твой дедушка!..

Ребенок заревел, и бородатый поспешно отодвинулся.

В зале вокзала народу было мало. Перед цилиндрической, обитой черной жестью плитой, поглядывая на веселый огонек, который выпрыгивал из-под заслонки, сидели старушки. Они вполголоса разговаривали.

— Ой, молчи, девка, — шамкала старушка, одетая во все черное, — и ноне снегу нетути. Быть опять без хлебушка.