Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Сердце замирало от страха у Пармана, но сильнее страха было желание повидаться с Шааргюль.

Первым встречал его безбородый дед своим постоянным покашливанием и притворным недовольством:

— Это ты, сиротка мой, не даешь старику покоя. Спал бы лучше на теплой кошме, чем искать своей погибели на ночных дорогах…

Парман привык к воркотне деда, улыбался, мол, по глазам вижу, что ждал… Потом шел к домику Шааргюль, и до сих пор не признававшая его «оса» давала знать остервенелым, злобным лаем о его приезде. Шаки, сливаясь с темнотой в своем сером балахоне, ступала ему навстречу, брала за руку, и они шли в кукурузные, пожухлые, без початков, стебли, и Шааргюль зябко жалась к нему. Им, бесприютным и сирым, было горько оттого, что скоро на кукурузном поле поселится зима… Куда тогда деваться?

Но встречи их оборвались задолго до зимы. Пармана мобилизовали на учебу в ФЗО и увезли в город — время военное, строгое, тут уж не до выбора и капризов…

Как птица, спугнутая с родного гнездовья, Парман боялся и думать, как там без него Шааргюль, чем объясняет его исчезновение? Он жил одной надеждой, что три месяца — небольшой срок, а там — свой заработок, там и Шааргюль в город возьмет…

Когда собрался в кишлак, там уже ни деда-сторожа, ни Шааргюль не было. Что с ними произошло, Парман так и не узнал, да и не пытался более. Вернулся он в город с потерянным сердцем, одинокий, всем чужой.

Распределили Пармана на хлопкоочистительный завод. Нашлись вскоре и собутыльники… Однажды под хмельком свели они Пармана к разведенке, у которой был собственный дом и огород. У нее Парман и осел навсегда.

Опытная, уже два раза побывавшая замужем, Батма с первого взгляда оценила характер Пармана и обрадовалась: уж с таким-то увальнем справится, не таких обламывала. А Пармана только и надо, что усыпить, укачать, как ребенка, и забудет все на свете, кроме дома и работы… «Вот будет мне сыночком, — усмехнулась Батма, — главное, побольше ласки и, конечно, покой…» А если ласка и покой не помогали, она покупала пол-литра…

Парман и не заметил, как душевно очерствел, потерял интерес к жизни. Все ему доставалось легко, без усилий. У расторопной, умеющей жить Батмы в доме всегда достаток, покой и уют. Так Парман все больше и больше погружался в трясину бессмысленного, ленивого благополучия… И только теперь, спустя более чем двадцать лет, он увидел, насколько его существование все это время было душное, глухое и бесцветное. «Будто вату жевал», — брезгливо поморщился, сплюнул…

И вдруг он почувствовал себя маленьким, обиженным и одиноким, как в тот первый день в ФЗО, без родного кишлака, без Шааргюль. И Парман в отчаянии оттого, что изменить уже ничего нельзя, стиснул голову ладонями и глухо застонал, начал мерить комнату тяжелыми, неприкаянными шагами.

Он не стыдился своих слез. Они были целительны для его иссушенного, бесплодного сердца. Он чувствовал, как с каждой слезой ему легче становится дышать, потому что исподволь, помимо воли, восстанавливались трепетные, живые связи с миром, с людьми.

Батма сразу услышала скрипучие, сбивчивые шаги мужа, они отзывались в ней тревожным холодком, угрозой налаженному уюту. И Батма не выдержала.

— Парман, что с тобой? Да на тебе лица нет!..

Парман как только услышал ласковый голос жены, с рыданием бросился к ней, уткнулся мясистым, красным и мокрым лицом в ее острые, жесткие колени. Батма гладила его по всклокоченным волосам, ждала, когда успокоится.

— Здоров ли ты, дружочек? — попробовала она опять начать разговор, сгорая от любопытства и недоброго предчувствия.

Но Парман еще не мог говорить, только всхлипывал и сдавленно дышал, удивляясь и слезам своим, и отчаянию, так внезапно навалившимся на него. В конце концов он овладел собой, но разговаривать с Батмой о своей жизни не хотелось. Зачем? Ей, все время ловчившей и выгадывающей, уверенной, что только изворотливостью можно прожить спокойно и сытно, в почете у соседей, знать правду о нем? И Парман, не вдаваясь в подробности, нехотя сказал:

— На собрании пропесочили, Батма.

— Будто раньше не доставалось, и ничего, сон не портился, — а про себя решила: «Не хочет признаться, боится. Что ж, в семейной жизни это не лишнее…» И Батма потянулась к дверце серванта, достала бутылку, налила в стакан. — Пей-пей, это ничего, даже нужно сейчас… Может, уснешь…

Парман взял стакан, но почему-то не выпил, замешкался.

— Да пей же ты… Сегодня выходной: выспишься, другими глазами будешь на все смотреть…