Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Саяков решил занять выжидательную позицию. Прикрыв глаза ладонью, затаился. Алтынбек, гладкий, обтекаемый, в эту минуту был вылитым дедом Мурзакаримом, когда тот выходил по излюбленной привычке на кишлачный бугор, в тяжелой овечьей шубе с целой шкурой барашка вместо воротника… востроглазым, что-то прикидывающим про себя, что-то затевающим…

Алтынбек, рано потерявший отца, вырос под крылышком у Мурзакарима, деда по матери, старика костлявого, въедливого и коварного, себе на уме.

В последние годы Мурзакарим заметно одряхлел, но глазки-буравчики сохранили живой блеск житейской смекалки. Они поглядывали как настороженные юркие зверьки, готовые в любую минуту спрятаться или вцепиться мертвой хваткой… И характер остался прежний, заносчивый и своенравный. Но теперь, когда он в жизни больше ничего не значил, старик не любил показывать его, разве когда вспылит, начнет размахивать костлявыми, ухватистыми руками, срывающимся, резким фальцетом отчитывать провинившегося.

Алтынбек хорошо помнил деда, важного, насупленного, не умеющего поступаться житейским опытом, собранным по крупицам еще в стародавние времена. Помнил он и то, как, набегавшись досыта с ребятишками, над которыми всегда верховодил, юркнет под широкую полу мурзакаримовского тулупа, прижмется к его хромому колену, затихнет, слушая бывальщины и притчи, пропуская мимо ушей скучные поучения. А рассказывать старик умел живо и наглядно. Бывало, Алтынбека никакими посулами не выманить из-под овчинной полы. Любопытный и смышленый не по годам, он засыпал деда каверзными вопросами, на которые тот без улыбки, старательно отвечал, довольный и гордый. Ему нужен был такой собеседник — свой, внимательный, не разучившийся верить и восхищаться. И Мурзакарим вскоре уверовал в то, что наконец у него есть преемник, гнул в разговоре свое, внушал, настаивал:

— …Представится случай, почему не покомандовать, сынок? Люди — овцы, без вожака пропадут совсем… В жизни так: или ты — наверху, или — внизу. — Старик внимательно следил за выражением глаз Алтынбека, держа костлявыми пальцами за подбородок. — Так вот, настоящие джигиты всегда наверху, и не нашего ума дело жизнь менять. Смотри сам, кем будешь: бараном или джигитом.

На следующий раз Мурзакарим внушал внуку:

— У сильных всегда много врагов… Если сошелся в рукопашной, бей первым, да так, чтобы не встал больше. Иначе — киргизы правду говорят: «У того, кто щадит врага, жена наденет черный траур» — получишь нож в спину… И еще запомни: за деньги сильно не держись — сегодня они есть, завтра нет… Не твоя над ними воля… Главное, деньги должны не лежать, а работать. Дай сам нужному человеку, а при удобном случае урви свой кус у другого…

Алтынбек был тогда слишком мал, чтобы задумываться над дедовыми поучениями, но память пока бесстрастно фиксировала все, чтобы рано или поздно просигнализировать — вспомни, обдумай, воспользуйся… И вот, когда житейская фортуна стала подводить счастливчика Алтынбека, в его мозгу нет-нет да и всплывали, как сомы со дна темной, омутной заводи, обрывки мурзакаримовских аксиом, они щекотали своими сомовьими усами самолюбие Алтынбека, выводили из равновесия… Тогда Саякову неудержимо хотелось, как когда-то в детстве, под надежную полу старика. И он начинал собираться в родной кишлак, потом вдруг остывал, распаковывал чемоданы…

«Да, старик мой дальновиден и мудр, — в какой уже раз повторял про себя Саяков, из-под руки косясь на Маматая, — уж мы ли не были его друзьями? А вот подставил земляку подножку… Сегодня — Парману, а завтра, выходит, мне?..»

Маматай, услышав, что слово предоставляется ему, начал говорить смущенно и взволнованно о том, что произошло когда-то с семнадцатилетней девушкой, чистой и трепетной, как весенняя осинка на горном ветерке. Голос его срывался и дрожал… Люди слушали его и постепенно проникались волнением, им все ближе и понятней становилось наивное чувство, нежное, как молозиво, безвинно загубленное, грубо и бездушно…

А Маматай, как заправский оратор, чувствовал душевное состояние присутствующих на заседании, выждал терпеливо паузу и сказал:

— А теперь я хочу спросить, отчего такое могло случиться? Я считаю, равнодушие всему виной! И мы не вправе отмалчиваться, чего-то выжидать… Решайте, товарищи.

Маматай опустился на свое место. А вокруг него долго еще висела напряженная тишина. Тишина полного взаимопонимания, потому что никому не нужно было доказывать, что судьба человеческая в нашем обществе не частное дело, не личная прихоть и произвол: рано или поздно придется ответить за все и перед пострадавшими, и перед обществом. Не избежать этого и Парману…