Дмитрий Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

Чтобы не выставлять много часовых, заняли два крайних дома. Пока разгружали машины, связистки Попова и Утюжникова приготовили ужин — скороварку из сухарей и консервов. Хозяйка перебралась в боковушку, отделенную от остальной избы русской печью и ситцевой ширмой. Солдаты помогли ей перетащить громоздкую раздвижную койку, скроенную из широченных тесовин и шести круглых поленьев. Матрац заменяла солома, от давности перемятая в труху. На чудо-кровати вместе с женщиной гнездились трое пацанов. Они так и не пробудились, несмотря на суматоху и гам. И только запах горячей пищи поднял их. Мальчик постарше и бойчее других прильнул к прорехе в занавеске и смотрел, как женщина в солдатской одежде разливала пахучее варево по мискам. Ребятам на троих выделили посудину — котелок, и наполнили до краев.

Ночь Копылов прокрутился с боку на бок, спал урывками. Завтра он впервые в жизни будет выполнять боевое задание самостоятельно. Впрочем, «боевое» — это только так говорится, чего уж там боевого: таскаться из избы в избу, уговаривать женщин идти на аэродром распихивать снег. Силами одних солдат летную полосу не расчистить к сроку.

Новая, еще не перешитая, солдатская шинель служила Копылову постелью — тюфяком и одеялом одновременно. За ночь лейтенант собственными ребрами изучил все зазоры между кособокими половицами.

Еще не светало, когда Сидельников и Копылов вышли из теплой избы. Стало даже темнее чем ночью: зашла луна. Приземистые дома, сонно чернея, терялись в перспективе сельской улицы. Деревню поделили пополам: Сидельникову правый порядок, Копылову — левый.

Плотная чернота опустилась на самые крыши. Окна домов пламенели изнутри, в пещерной глубине огромных — в пол-избы — печей полыхали поленья. Запах печеной картошки расползался понизу.

Копылов так и не нашарил в сенях дверную ручку. Наудачу потянул на себя обрывок рогожаной мешковины — дверь распахнулась. Алое пламя и мутные тени метались в жилой пустоте.

— Можно к вам? — громко спросил он, перешагивая порог.

Пожилая женщина вздрогнула и посмотрела на Копылова. Ослепленная печным заревом, она не видела, кто вошел. Жар из печи накалил ее лицо.

Разило прелым духом и псиной. Половина избы, по низу перегороженная плахами, засыпана была картошкой. На лавке под окном, свесив ноги, сидела девочка лет шести. Услыхав голос чужого человека, она тоже перепугалась, изловила за шею длинноногого неокрепшего теленка. Он пятился от нее, норовя высвободиться, но детские руки держали цепко.

— Ну, молодая, встречай гостя! — бодро проговорил лейтенант заранее припасенную фразу. — Стол накрывать не нужно: гость сытый. Одевайтесь, пойдем аэродром от снега расчищать. — Не закончив еще говорить, понял: слова, сказанные им, прозвучали фальшиво, ненатурально — вовсе он не умел быть развязным.

Женщина прислонила ухват к печи и, щурясь, но все еще не разглядев Копылова, смотрела в сторону двери. Лейтенант шагнул, свет из печки упал на его погоны.

— Здравствуйте, — робко проговорила женщина и торопливо, неумело поклонилась. — Сесть вот у нас не на что — разве на лавку?

— Чего же вы испугались? Не фашист ведь — свой, — сказал он с досадой. — Место под аэродром выбрали возле деревни, нужно летное поле расчищать: завтра самолеты начнут садиться.

— Да разве ж я против, — заторопилась женщина, вряд ли толком разобрав, про какой такой аэродром идет речь, поняв одно только: офицер пришел звать ее из дому на работу. — Так вот они, — показала на девочку с теленком, — за ними кто доглядит?

— Отведите девочку к знакомым.

Женщина молча глядела в угол.

— Ладно уж, — решила она. — Глашка, соседская девка, присмотрит. Только вот чугун направлю: Гланьке-то не под силу — за ней самой догляд нужен.

— Вот и порядок! — Копылов обрадовался, что так скоро уговорил женщину, ему захотелось сказать ей что-нибудь отрадное, напомнить, что самое худшее позади — немцев прогнали. Он не знал только с чего начать.

— С хозяйством одна управляетесь?

— Одна маюсь. Кто еще? Мужик, не знаю, и жив ли.

— До войны хорошо жили?

— Как же, — сразу согласилась она, — последний год по тридцать копеек на трудодень пришлось.

— По тридцать копеек!

— Много не скажешь, — признала женщина, верно поняв его восклицание. — Так ведь и тридцать копеек в грязи не валяются. Без них ни соли, ни спичек. По загнетам угли храним, друг ко дружке за огнем бегаем. В ваших-то местах, откуда родом, больше на трудодень приходилось?