Дмитрий Сергеев: Позади фронта [= Полевая жена]

— Н-не знаю. Я в деревне не жил. Только в пионерском лагере. Немцы у вас были? — перевел он разговор на другое.

— Стоять не стояли, а приезжали на машинах два раза.

— Грабили?

— Яички, сколько было, забрали, да петуха пристрелил косоротый фриц один. Больше-то не нашли чего взять. У нас, по совести сказать, цыганам и тем нечего украсть.

Копылов вспомнил про свое второе задание.

— Можно тут найти женщину, у нас в столовой работать?

— Надолго, или пока здесь стоять будете?

— Насовсем. В штат зачислим вольнонаемной, на довольствие поставим и обмундирование дадим, только без погон.

— Трудно такую найти. Если бы на месте… Бабы-то больше все детные, да и побоятся.

— Чего же бояться?

— Да уж так, привыкли бояться. От места будет страшно отрываться: дальше соседнего села редко кто был, а тут вовсе уехать.

Во втором доме печь не топилась, было тихо и холодно. Копылов решил уже, что попал в нежилую избу, когда у стены послышался шорох. Лейтенант щелкнул зажигалкой. Из-под лохмотин, скученных в углу на соломе, высвободилась стариковская голова, по-бабьи подвязанная платком — не будь редкой бороденки, можно было посчитать за старуху. Дед с тупым безразличием глянул на огонек и снова нырнул под ватники.

Скрипнула дверь — вошла женщина с охапкой поленьев, громыхнула дрова на пол у печки. Устало, трудно дыша, села на скамью.

Лейтенант начал было объяснять, что нужно от нее, но женщина не дала ему кончить.

— Там написано, — показала она рукой на окна. — Иди, иди! Нельзя к нам. — Она произнесла это таким тоном, что он сразу поверил.

В темноте едва разглядел нацарапанное мелом на ставне короткое слово «тиф». Потом уже, прежде чем заходить в избу, смотрел на ставни. Еще несколько домов были помечены мелом — тиф!

Он обошел все дома до края деревни и возвращался в штаб. Окна, озаренные изнутри, выделялись уже не так сильно — светало. Дым стлался понизу. Старенький ЗИС-5, всхлипывая разношенным кузовом, катился посредине улицы, громыхая рессорами на отвердевших рытвинах; изредка останавливался. Женщины, подсаживая друг дружку, карабкались в кузов. Сидельников высовывался из кабины, озорно подбадривал их. Редкая отвечала ему.

У старшего лейтенанта Сидельникова вовсе не фронтовая должность — он начальник КЭЧ — квартирно-эксплуатационной части. В БАО он попал еще под Сталинградом. Его рассказы о том времени поражают Копылова: из всей зимней кампании сорок второго-сорок третьего года Сидельников запомнил одну туляремию — в БАО тогда чуть не каждый переболел. Начальник КЭЧ рассказывает про туляремию так, будто под Сталинградом ничего кроме нее и не происходило. Он искренне убежден, что Копылову повезло: в БАО попадают или по блату, или удачливые: как-никак второй эшелон.

— Эй, командир, к нам почему не завертываешь? — окликнули Копылова из сумрака. Женский голос был неожиданно бодрым и звонким.

На пустыре нечетко маячили две фигуры. Когда подошел ближе, одна из них обернулась остовом печной трубы, вторая — обгоревшим дверным косяком. Женщину заметил, когда она вторично подала голос. Сидя на корточках в бывшем подполье посреди пепелища, она саперной лопатой разгребала золу, отыскивала не совсем обугленные картофелины, кидала в ведро. Мерзлая картошка стучала, как галька. Женщина наполнила ведро и распрямилась. Одета она была в старый полушубок с ременной опояской вокруг талии.

— Нас почему обходишь? — снова спросила она. — Всех на подмогу зовете, а мы не в счет?

— Это ваш дом?

— Был. Зажигалка упала — едва повыскакали. Из всей деревни одни пострадали. — В голосе не было ни сожаления, ни обиды.

— Где теперь живете?

— А и то занятно. Только не живем — перебиваемся. Идем — поглядишь. — Легко выпрыгнула из ямы, варежками отряхнула с полушубка комья грязного снега. Из-под платка сверкнула любопытным взглядом. Подхватила ведро с картошкой и крупно зашагала к сараюшке в глубине двора. Копылов направился следом.

Из жердяной крыши сарайчика торчала железная труба. Дым прижимало книзу, он скатывался по настилу крыши на землю. Стены сарая были утеплены: почти на метр от земли закиданы свежим навозом.

— Входи, не робей, — пригласила женщина, ногой отворяя дверь.

Свет выбивался из отверстий, пробитых гвоздем в печной дверце. Тускло серело продолговатое, на ширину бревна, единственное оконце. Кто-то невидимый сипло и молчаливо дышал. Присмотревшись, Копылов разглядел старуху, совсем тощую, будто из одних костей собранную кое-как. Она дремала, сидя на низкой чурке спиной к печке. Возле подола старухиной юбки ползал карапуз.