Дмитрий Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

«Странно, с чего ради она так привязалась ко мне? — подумал он. — Ничего ведь между нами не было».

— Стой, кто идет?! — резкий окрик из темноты.

Сноп света пересек дорогу — черные тени отпечатались на смоляно поблескивающей жирной земле.

— Свои, — ответил Копылов. На миг увидел угол крыльца, яблоневый куст перед домом и затененную фигуру часового. Солдат узнал их и погасил фонарик. Плотная, почти ощутимая темнота стиснула их. Пришлось ждать, пока снова можно стало различать глубокие, точно рвы, промятины — следы автомобильных колес.

— Вот и прибились, — объяснила Катерина, перешагивая через грязевый бугор.

Три низких окошка проемами синей стекольной глубины вдавались в бледную стену мазанки.

— Крайнее — наше, комната у нас на двоих с Тосей, — Катерина нашарила щеколду, открыла калитку.

В колесе над хатой зашевелились аисты, но быстро успокоились.

Копылов за руку остановил ее у распахнутой калитки. Катерина легонько подалась на него грудью, тепло дыша ему в щеку. Он обнял ее, сомкнув пальцы за ее спиною. Почувствовал, как упруго и сильно выгнулась она, наваливаясь плотной тяжестью на его руки. Крепче сдавил ее напружиненное тело.

За избой под черной массой вязов чуть светилась соломенная крыша сеновала. В обнимку они добрались до двери. Калитка с тихим бряком сама захлопнулась за ними.

Необмолоченные снопы хлеба навалены были у самого входа. Едва шагнув внутрь, они споткнулись и упали. Катерина рассмеялась, хотела встать. Он не дал ей подняться.

Катерина сидя, причесывала волосы — после госпиталя они не отрасли у нее даже до плеч. Ему не видно было ни ее лица, ни двигающихся рук, и лишь по тихому шелесту да по тому, что она изредка задевала его локтем, он догадывался, что она делает. Он лежал рядом на придавленных снопах. Хруст соломы под ним напоминал потрескивание поленьев в печи — тесная сараюшка, где зимой ютилась Катерина со свекровью и пацаном, наплыла в память из прошлого.

— Мальчонку с собой возишь или с бабкой оставила? — поинтересовался он.

— Твое ли это дело? — отрезала она грубо и вдруг заплакала, ткнувшись горячим лицом ему в грудь.

Он растерялся, стал гладить вздрагивающие ее плечи.

— Не жалей. — Катерина сняла его руку. — Все-то время ждала, боялась: спросишь. Привыкать уже стала — разбередил. А не вспомнил, еще бы пуще измучила себя. Хотела, чтобы вспомнил, и боялась.

— Зимой, пока без памяти в заразном корпусе по койке металась, свекровь умерла. Сутки, может больше прошло, когда соседи наведались — мальчонка окоченел. Морозы стояли — помнишь? — земля в огороде бухала по ночам, что лед на пруду.

В щель пробивался точечный свет яркой звезды, и было видно, как на западе продолжают полыхать зарницы. Тусклый от печали, голос Катерины звучал в темноте:

— В палате, только начала приходить в память, будто кто скажи: «Вани-то нету в живых — прозевала сына». Скрывали от меня вначале: «Хорошо ему, в другой палате он, нельзя, в тебе зараза». Только я не верила — сердцем знала правду. После уж, когда окрепла, все и рассказали, и письмо из деревни соседи написали.

— Выздоровела — в госпитале бумагу дали: командировка, езжай, мол, в свою часть. А какая моя часть? Объяснили, как ехать. Подумала, да и подалась. Куда еще было деваться? Боялась в село ехать: увижу погорелье, ткнусь лицом в головешки — да и не встану. Может, так бы и лучше. Подумаю, как он ползал там один да ревмя звал меня — и день, что ночь кажется. Понимал ведь он уже все, только говорил еще плохо: мало слов знал.

…Приехала — мне тут говорят: «Ошибка вышла, отправляйся домой». Да после, не дождалась еще машины обратной, передумали: руки-то в столовую нужны были. Первые дни все тебя ждала, удивлялась, почему обедать не приходишь? Потом услыхала, что и тебя в тот раз ранило. Наревелась всласть.

— Обо мне-то чего плакать было?

— Не хотела рассказывать, знала: трудно поверить. Никто мы были друг дружке — о ком плакать? Только ведь для тебя это ничего не значит, а для меня один ты и остался, кто Ванятку-то, может быть, и не забыл еще. Из-за этого и ждала тебя. Ты, поди, не думал, что тебя ждут — не дождутся?

Утро здесь и застало их, на раскиданных снопах. Солнце сквозь щели исполосовало пыльный духмяный воздух сарая. Ладонь Катерины лежала у него под щекой: он обнимал ее плечо, как подушку. Катерина того только и ждала, когда он проснется.

— Мне пора. Слышь: Тося грохочет ведрами у колодца — сердится. Идем провожу, ляжешь на мою кровать — доспишь. А к завтраку разбужу.