Дмитрий Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

Копылов не захотел возвращаться в дом и снова будить поляков. Над дорогой, там где остался шлагбаум, чуть виднелось небольшое зарево — это из трубы сыпались искры. Копылов направился туда. На шоссе было пустынно и одиноко. Ветер подгонял его в спину. За шумом ветра Копылову мысленно различались голоса, Шурочкин и свой. Он заново перебирал в памяти все сказанное ими недавно. Не хотелось вспоминать свое дурацкое нелепое признание. Ведь он говорил искренне, он думал, она мучается, страдает, а она — смеялась. Над чем она смеялась? Неужели над ним? Ну, и пусть. Он тоже шутил. Неужели она поверила? Вот потеха, если поверила!

«Вот потеха, если поверила». Он долго твердил эту фразу, чуть не вслух, и от частого повторения слова потеряли смысл — мысленно он говорил: «Вот потеха, если поверила», а думал совсем другое.

Сейчас он больше злился на капитана, чем на нее. Если бы она отказалась ехать, он простил бы ей все и снова бы повторил, что любит, любит. Встал бы перед нею на колени, унизился, как угодно, только бы не так вот случилось, как вышло — остался не при чем.

У шлагбаума никого не было, часовой отогревался в будке. Кроме него на полу у печки, разомлев от тепла, сидел еще один солдат. При виде вошедшего офицера он хотел было встать, но поленился.

— Погрейтесь с нами, — предложил он и подал Копылову легкий раздвижной стул, какими до войны пользовались бродячие уличные сапожники. — Нашего капитана мебель.

Часовой, сидя в обнимку с карабином, перекручивал обмотку, попутно отколупывая насохшую на ней глину.

Копылов примостился на стуле. Солдаты продолжали разговор, начатый до него.

— Молодым на войне труднее, — сказал тот, что перематывал обмотку. — Мы-то с тобой уже пожили, ко всему привыкли. Взять к примеру меня: мне бы только знать, что дома сыты, не на одной воде перебиваются, а сам-то уж как-нибудь дотерплю, если судьба помилует. А на теперешнюю нашу службу так и вовсе грех жаловаться — не тяжелее, чем дома по хозяйству. А на передовой в одном хуже, в другом лучше, чем здесь; сказать так: смерти никому прежде времени не хочется или, того хуже, увечья, но зато командиры там обходительней с нашим братом: без дела никто на тебя не накричит. А уж где чистый рай, так в госпитале. В прошлом году под Барановичами в меня добрую пригоршню осколков влепили. Да так крепко, что которые и посейчас сидят в мясе. Вот и попал на койку, — объяснил он Копылову. Одну обмотку он успел смотать и пальцами аккуратно смел насыпавшуюся глину в одну кучку. — Такой там уход и обхождение: и утку тебе и судно подадут — аж стыдно. До войны одну картину привозили, показывали, как на курорте заботятся. У нас мужики и бабы только ахали: «Неужели и вправду так бывает?»

— Деревня, — второй солдат снисходительно улыбнулся и покосился на Копылова. — Он ведь до армии кроме районного села дальше не был.

— Это верно, — согласился первый. — Только ведь и ты такой же мужик. Разве что вырос в деревне, которая побольше.

— Мужик мужику рознь. Нас зимой из колхоза на отхожий промысел отряжали: на конных подводах с железной дороги по разным местам груз отвозили. Всякого повидал.

— Может, и пошире была твоя география, да только теперь сравнялись.

В тесной хибарке было душно и до отупения скучно. Копылову надоело слушать пустой разговор солдат, затеянный от безделья. Из-за них Федор никак не мог сосредоточиться на своих мыслях.

— Но хоть у нас и не тяжелая служба и смерть вроде бы обошла, а посмотришь как бедствуют вокруг — все равно тошно. Скорее бы уж добить гада. Может и поумнеют люди после этой войны — не затеют новой. А вдруг да и позабудут все? Опять захотят, — одним голосом долдонил пожилой солдат и все скручивал длинную свою обмотку.

Копылов встал. Оба солдата посмотрели на него.

— Почему нашей полуторки долго нет? — спросил он. — Так далеко до карьера?

— Далеко-то не скажешь, — ответил тот, что сидел у стены. — Да подъемы там — только на хороших баллонах вытянуть можно. Ну, да вы не беспокойтесь. Наши ребята черта вытартают. Не впервой.

— Тогда вот что, — надумал Федор. — Скажите шоферу: я пошел в госпиталь товарища навестить. Он знает.

Копылов долго барабанил в дверь. Никто не подходил открыть ему.

— Чего шумишь? — Позади Копылова стоял человек-тумба в дохе, держа винтовку под мышкой.

— Ты кто? — спросил Федор.

— Не видишь? Караульный.

— Позови кого-нибудь. Мне раненого навестить.

— Нашел время. Небось заполночь. Да и не допускается это — не больница, чтобы свидания устраивать.