Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

«Вчера пристал приятель-литератор по поводу манюкинских записок: сжег я их или нет. Я ему сказал: «Нарочно ездил на уральский литейный завод и там бросил в домну манюкинскую тетрадку». (Не объяснять же ему, что бесстыдно показывать эту последнюю наготу этого последнего барина.) Приятель тогда попросил червонец, но я отказал. Тот обиделся и предупредил, что меня в этом году будут травить: «Что бы ты ни написал, затравим!» Нынче узнал, что приятель этот в сообществе нескольких других ходит по Москве и разносит сплетни обо мне. (Его как раз застали, когда он писал пакость про меня на стене в одной редакционной уборной. Ужасно исчикилился писатель: не растет у нонешнего писателя борода!)»

(Дальше написано печатными буквами: дак-тило-скоп-ия… и нарисована гусиная лапа , простейший прибор для обращения с несгораемыми шкафами. Очевидно, в этом месте Фирсов обдумывал что-то в сыскном направлении.)

«Манюкин: «…нет, про дрозда плохо не говорите. Жирок у дрозда виноградцем таким: с капусткой очень примечательноI Выпалишь бекасинничком в стайку, сразу пять штук». (Тут же сообщил поверье, будто раз в год охотник заряжает ружье на самого себя. И если останется жить, значит — звериная милость к нему.) Накануне катастрофы он сообщил мне в пивной несколько историй про отца, Аммоса Петровича: как усмирял он мужицкие бунты. Надевал все регалии и приезжал. «Которые у вас тут бунтуют, выходи!» — Молчат. — «Зачинщиков выводи!» — Выводили. — «Вешай в мою голову!» Понятые бледнеют, мужики на колени, а он их тут и прощал. Это называлось: бескровные отеческие меры. Мужики его любили, хотя однажды кто-то кинул камнем, но промахнулся. (Непременно вставить в тему о девятнадцатом веке: стройность прямо обелисковая! Большие постройки и события следует рассматривать издалека. Так вот и наше время нужно пока запечатлевать лишь в фактах, без всяких примечаний…)».

(Тут Фирсов бессовестно не договаривал, а лишь пририсовал домик с решетчатым окошком. Очевидно, мысль его бежала одновременно по двум руслам.)

«У блатных кто-то дико выдает направо и налево. Всеобщая растерянность».

«Вчера был у М. Ф. Д. — Донька просил похлопотать о напечатании его стишков отдельной книжкой с золотым обрезом. Кто его надоумил на эту дикость? Впрочем, стишки его пахнут теперь не пошлостью, а чем-то иным. Любопытно: плакат, чуть сдвинувшись с места, может стать высокохудожественным произведением, и наоборот. Тут есть своя интерференция. NB. Написать «пошлые рассказы».

«Сводка на 28 октября. — Таня Векшина тренируется в цирке. Вчера застал у нее приезжего Мангольфа. Беседовал с ним, пока Таня уславливалась с Л. Э. относительно нескольких ее гастролей в Москве перед заграничной поездкой. Потом пришли Пугель и Николка, слон и моська: все грызутся. С Мангольфом говорили по-немецки. Я сказал: Deutschland ist nicht von der Niderlage beleidigt, wie davon dass es die Maske des Besiegten anzunehmen gezwungen war. Я глубоко верю в скорое ваше выздоровление. — «Ви осмеливаитесь? — покосился он на переводчика. — Ви есть весьма храбри шеловек!» (Чорт его знает, что он думает о нашей жизни!)»

(Затем стишки):

(В этом месте стишки, ясное дело, совершенно ни к чему.)

«Фу, пакость, Зинка по чикилевскому настоянию сделала себе юбку с разрезом и сверх того купила сумку из поддельного крокодила. Вепрь вышел, а не женщина. Но перед старостью будет еще у ней бунт как раз на отдельную главу, и тогда держись чикилевское благополучие!»

«Встретил вчера в театре Митьку, — сидел в третьем ряду партера. Мы чинно раскланялись».

«Непременно — лирическая глава в повести: Петр Горбидоныч Чикилев (по прочтении «Шинели») беседует с Акакием Акакиевичем Башмачкиным о современности. Чикилев, стуча пальцем о ножку кровати: — А я все-таки сошью себе шинель, братишка! Приключения, связанные с этим неимоверным событием. Эволюция смирного человека и вывернутое нутро его. Название главы: Акакий Акакиевич озверел».

«..а если бесплоден? — горько сказал Манюкин на расставанье. (Совсем канул в Лету человек, и даже пузыри не идут!) Еще немножко лирики о невозможности искусственного оплодотворения для российского человека. Где же, наконец, скрестятся линии Заварихина и Митьки? Рассуждение на мотив: земля еси и в землю отыдеши. Выживет Митька или нет? Уздечка на самого себя. Попутная линия: торжество злодея Заварихина или повесть о соблазненной девушке двадцати девяти лет. Сделать сцену: в поезде встретились Заварихин и Митька. Ненависть и ночь. Первый сказал: выйдем, дружок, а? — Вышли, и в ночном поле, возле насыпи, их последняя ножевая драка, один на один, кулашник решающего значения. Никто их не видит и не слышит, а кровь льется. А поезд тем временем ушел».