Лев Правдин: Область личного счастья. Книга 2

А он строит. Дождь, снег, ветер — строит. Женя в прошлом году приезжала на строительство. Стояло жаркое лето. От комариного пенья звенело в ушах. На огромной площадке сотни людей корчевали пни, копали котлованы, рубили первые дома. Виталий Осипович, усталый, потный, оживленный, сказал ей:

— Через три года здесь будет комбинат, самый большой в мире, а через пять — город, самый молодой в мире.

И Женя восторженно верит: если говорит он — будет. И комбинат, и город самый лучший в мире, и они будут называть его — наш город.

И еще он говорил:

— Женя, мне очень скучно без вас, и когда вы кончите учиться, мы уже никогда не будем разлучаться.

Она верит всему, что он говорит. Она готова ждать три года, пять лет, хотя и не понимает, зачем это надо.

Женя знает: он не бывает мелочен никогда, ни в чем. Он щедрой рукой раздает все, чем наградила его природа, та самая природа, которая для скупых прижимиста, а для добрых ей ничего не жаль.

Он всю силу, все уменье отдает делу, он не может иначе, и за эту щедрость Женя все прощает своему любимому. За эту щедрость и полюбила его. Хотя, честное слово, очень трудно приучить такого человека к мысли, что он сам достоин личного счастья.

Конечно, Женя понимает, что сейчас очень напряженное время: четвертый год мирного послевоенного строительства. Еще не все раны залечила страна, еще не все разрушенные заводы вступили в строй, в сожженных деревнях еще стучат плотницкие топоры, восстанавливая разрушенные дома, и на черные пепелища падает янтарная щепа, блистая под мирным солнцем.

И в то же время в стране возникают новые заводы и города, строительство которых требует напряжения всех человеческих сил. Не время было думать о себе, о своих желаниях и склонностях, и уже прямым преступлением было бы заботиться только о своих интересах.

Так говорил он, и Женя, вздыхая, соглашалась с ним. Она считала, что свое счастье, своя семья никогда не могут помешать человеку отдавать всею себя своему делу.

Но так сказал он — значит, надо.

Он ее любит и всегда, во всех письмах говорит об этом. Подруги предупреждают: «Смотри, Женька, упустишь. Будешь, дура, с дипломом и без мужа».

Женя только победительно улыбается. Она верит всему, что говорит Виталий Осипович.

Легко взбежала она по выщербленным камням крыльца. Разыгравшийся ветер крутанул напоследок подол ее зеленого пальто и бросил в лицо крутые завитки волос цвета ярких опавших листьев. Он бросился за ней, но дверь захлопнулась перед самым его носом, и он с залихватским свистом понесся по улице. Женя вошла в дом свежая, румяная, разгоряченная игрой с ветром. На ходу поправляя волосы, она стремительно пробежала по коридору.

В комнате пусто. Обе подруги на репетиции драмкружка.

На подушке лежало письмо в плотном синем конверте. Женя сразу определила: от Марины. Ее конверт. Она не любит менять ни своих привычек, ни убеждений, ни конвертов. И привязанностей своих тоже не меняет. В этом Женя убеждена, хотя ни разу, ни в одном письме Марина не упомянула о Тарасе.

Тарас только в прошлом году поступил в лесомеханический институт. Женя изредка встречала его. Раза три за все эти годы. При каждой встрече он спрашивает о Марине одно и то же: пишет ли? Заглядывая в его не то тоскливые, не то озабоченные глаза. Женя торопливо и страстно докладывает: да, пишет, и часто, живет одиноко, скучает, учится, комнату еще не вернули, живет в общежитии… Словом, наговорит о житье-бытье Марины столько, сколько не вычитаешь изо всех ее писем, вместе взятых. Тарас слушает, сосредоточенно разглядывая Женины туфли, и дышит старательно, как на приеме у врача.

— А что тебе пишет? — нетерпеливо спрашивает Женя.

Перестав дышать, Тарас коротко отвечает:

— То же самое. В общем, я пошел.

— Подожди, Тарас, — возмущается Женя. — Что передать Марине?

Взяв Женю за плечи, Тарас смотрит в ее участливые глаза. На сердце у него теплеет.

— Женюрка, золотая твоя душа, передай что хочешь.

Возвращаясь домой после таких встреч. Женя каждый раз посылала Марине злые письма. Но это, по-видимому, мало действовало. Марина не отвечала на такие письма.

Не снимая пальто и не поправляя растрепанных ветром волос, Женя торопливо растерзала конверт. Как всегда, письмо оказалось коротким и глубоким, как девичий вздох.

«Все у меня по-старому, живу одиноко в смысле души и сердца, и никого не вижу, кто бы мог нарушить это одиночество. А сердце с каждым годом грубеет и чувства притупляются. Я во всем одна. Заботы омужчинили меня, постепенно утрачивается, так называемое, женское обаяние. По крайней мере, мне все реже и реже напоминают о нем. Мне уже двадцать шесть — старая дева».