Лев Правдин: Мгновения счастья

— Догадываться? Мало ли что в голову придет!

— Подожди, возражать будешь потом. Если захочешь. А пока выслушай меня. Сначала она только и спросила, как я отношусь к тебе.

И Мария Гавриловна пересказала весь свой разговор с Ибрагимовой так, что Семенов живо себе его представил.

— Я не отношусь, — несмело улыбнулась Мария Гавриловна. — Я просто люблю. До его приезда я и не жила вовсе, вот теперь только жить начала. Ожила.

— А мне говорили, что вы мечтать любите. Фантазировать при луне.

— Да нет, совсем не то. Не мечтательность это, а тоска.

— Тоска? О чем же? — насторожилась Ибрагимова. — Или, вернее, отчего? Тоскуют обычно только бездельники.

Все еще продолжая улыбаться, Мария Гавриловна покачала головой:

— Нет, неверно это. Дел у меня всяких хватало, да ни к чему не лежала душа. А теперь вы увидите, какая я бездельница! Вот что я скажу: все женщины тоскуют по любви. И если ее нет, то ждут, надеются, если даже не осталось никаких надежд.

— Это вы так думаете? — невесело спросила Ибрагимова.

— Я уверена в этом!

— А я вот совсем не уверена.

— Вы? — Мария Гавриловна даже задохнулась от негодования. — Вы такая красивая и молодая, умная такая и, я вижу, добрая. Как же вы так можете? Да это неправда, нехорошая это неправда. Ох, что это я? Как я с вами говорю… неладно. Как я посмела?..

— Ну и хорошо, что посмели, ну и отлично. И теперь мне все понятно. Я для того и захотела с вами поговорить, чтобы самой во всем убедиться.

Ни о чем больше Ибрагимова не стала расспрашивать и дальше все сама говорила, а Мария Гавриловна слушала и только удивлялась тому, как ее правильно поняли и правильно оценили ее решимость. Жить с мужем без любви — это безнравственно, а то, что Мария Гавриловна сделала, на что решилась, это и есть поступок самой обыкновенной человеческой нравственности. И еще она сказала, что с Сашко говорить вообще бесполезно, ничего он все равно не поймет. Но, конечно, ни перед чем не остановится и поедет жаловаться во все вышестоящие организации. Так что надо ко всему приготовиться.

Потом Ибрагимова спросила:

— Вы же очень рвались уехать отсюда, из глуши этой дикой? А теперь как?

— А теперь, я уже сказала, где Семенов, там и я.

— Понятно. С милым рай и в нашем городочке?

— Тут теперь моя родина. В этом нашем городочке.

— Это как же так?

— А вот так: где пришла к человеку любовь, там и родина, родные места.

— Вот вы, оказывается, как рассуждаете. А я ведь не любила вас и даже отчасти презирала, — призналась Нина Ивановна. — Как это, думаю, интересная, культурная женщина может с таким жить?

— А этого я и сама не понимаю, — простодушно удивилась Мария Гавриловна. — Привыкла, что ли? Смотрю, не я одна, многие так живут, о любви, если она у них и была, давно уж позабыли. Привыкли и живут. Привычка — любви замена.

— А ведь это страшно — то, что вы сейчас сказали.

— Это мне теперь страшно, как подумаю, что так бы и жизнь прошла, и не узнала бы я, что такое любимый человек. Муж… А прежде никакого страху не было, одна только тоска. Замерла и жила. Нисколько не любила, и давно это поняла, и сама себя презирала за это. Нечестно ведь это — жить без любви. Это все равно, что продаваться. Жила потому, что думала, будто он меня любит. Я и сейчас думаю, что любит, да только по-своему. То есть он думает, будто любит, а в самом деле это совсем другое. Он просто какой-то такой закон соблюдает: жена, значит, надо ее любить, и она меня должна любить. А что это за любовь такая, если «надо» и «должна», — в этом он не разбирается. Должна — и все тут. Но это я только теперь поняла. А раньше верила в его любовь. Он еще расписку с меня потребует, что я ушла от него совсем не потому, что он — плохой муж, а потому, что я — неверная жена — по-настоящему, всем сердцем другого человека полюбить осмелилась.

— Расписку? Для чего?

— Не знаю. Для начальства, наверное. Для оправдания. Он мне про какого-то своего друга рассказывал, от которого жена ушла. Так тот потребовал расписку. Оправдательный документ.

— Ох, чепуха какая!

Так шла у них сердечная беседа, и они забыли все на свете, а потом Нина Ивановна опомнилась и тихо проговорила:

— Вот хорошо как мы побеседовали.

— И еще побеседуем, — горячо заверила Мария Гавриловна. Сказала и смутилась. В живых раскосых глазах своей собеседницы заметила она такую пустоту, какая бывает только, если человека одолела вдруг непроходимая тоска.

— Побеседуем, — как бы издалека сказала Нина Ивановна, и в голосе ее тоже была пустота. Но она тут же овладела собой, подняла руку: — А теперь я вам счастья желаю…