Лев Правдин - На всю дальнейшую жизнь

— Нехорошо оставлять друзей в беде, но я пойду.

Внезапное появление Пыжова хотя и удивило Романа, но он не растерялся.

— Конечно, идите, — сказал он Кабанову и посоветовал Симе тоже уйти. — Нам лучше всего поговорить без свидетелей.

Вот и приблизился Пыжов, неправдоподобный, как пришелец из какого-то другого мира, где нет ни солнца, ни буйной весенней зелени. Остановился неподалеку от скамейки в своем помятом испачканном походном костюме. На узком лбу и на причудливых его бровях бисеринки пота. Пот разукрасил его розовые, густо напудренные степной пылью щеки. Стоит, отдувается. Наверное, нелегок путь из того, другого, мира?

— Здоров, Боев. — Пыжов снял полотняную серую фуражку и кивнул Симе не головой, а как-то одними бровями. Не то кивнул, не то подмигнул.

Сима наклонила голову. Встала.

— Приходи, Роман, когда освободишься. — Прошла мимо Пыжова, стремительная, напряженная, как мимо собаки, которая может и хватить.

Проводив ее взглядом, Пыжов усмехнулся:

— А ты, оказывается, ловкач, — проговорил он, и в его тоне даже послышалась почтительность. — Красивая…

— У вас какое-нибудь дело ко мне? — спросил Роман, не поднимаясь со скамейки.

— Не надо бы тебе с этой…

— А в этом вопросе я как-нибудь сам разберусь.

— Сам! — сочувственно воскликнул Пыжов. — Не все тебе видно, самому-то. Ты знаешь, кто она? И ее отец кто?

— Дети за отцов не отвечают.

— Правильно. Есть такая установка. Но только еще и анкета есть. А на анкету дети отвечать обязаны. И за себя, и за отцов…

Не желая продолжать разговор, Роман ничего не ответил и даже отвернулся, но не так-то просто было отвязаться от Пыжова. Он будет жужжать, как овод, пока его не прихлопнут.

— Вот ты и задумался. Это хорошо, — продолжал Пыжов. — Она Стогову биографию подпортила и тебе подпортит. А ты еще молодой, свежий. Ну, а ежели в смысле… — Тут он кашлянул или хихикнул как-то в меру блудливо и пальцем легонько ткнул Романа в плечо. — Конечно, ежели в смысле побаловаться, то ничего, можно и с этой…

— А я ведь могу и в морду дать, — задумчиво проговорил Роман и поднялся.

— Нет, не дашь — Пыжов все-таки отошел немного в сторону, поближе к пруду. — А в случае развернешься, то вот она, тут все про всех. — Он выхватил из портфеля замызганную тетрадь в черном дерматиновом переплете и, зажав коленями портфель, начал листать ее. Ветер мешал ему, играя густо исписанными страницами. — Постой, где тут про нее, сейчас тебе покажу, куда тебя заносит…

Но Романа занесло совсем не туда, куда предполагал Пыжов. Вырвав из рук уполномоченного пресловутую тетрадь, Роман пустил ее плашмя по неспокойной воде пруда, как мальчишки пускают плоские камешки. Тетрадь шлепнулась о воду и поплыла. Ветер сейчас же налетел на нее, развернул и затрещал листами.

— Ты… ты… ты… — только и смог проговорить Пыжов, глядя, как плывет и постепенно погружается в серую воду его тетрадь.

— Я! — с удовольствием сказал Роман. — Я, я, я! Вон они тонут: все ваши записи, кляузы, доносы. Концы в воду. Ничего у вас теперь не осталось, как у голого.

И в самом деле Пыжов почувствовал себя совсем так же, как тогда, на печке: без одежды, без документов и, главное, без тетради, где были записаны сотни людей и тысячи их грехов. Все пропало, а он совсем голый бредет по пустой, холодной степи.

Пыжов исчез так же внезапно, как и возник, будто он и в самом деле привиделся в болезненном сне, А может быть, Роман просто не обратил внимания на его исчезновение. Утопив тетрадь, Роман направился в ту сторону, куда ушла Сима. Он был уверен, что она недалеко. Так и оказалось: сидит неподалеку на пригорочке, ждет. Увидев Романа, поднялась и поспешила навстречу.

— Я все видела. Именно так ты и должен был поступить: все, что мешает или угрожает, — все в воду.

Она накинула платок на темные волосы и приблизила свое смуглое лицо так близко к лицу Романа, что он почувствовал его беспокойное тепло, увидел то, чего никогда не замечал прежде: несколько желтеньких веснушек на тронутых загаром щеках и переносице. И вот именно в эту минуту он понял, что она для него все, что только может быть дорогого на свете. Что самая могучая сила это — его любовь, что все остальные силы, и человеческие и стихийные, ничего не значат перед этой, как он считал, внезапно возникшей силой.

«На всю дальнейшую жизнь» — вспомнил он слова Крутилина и крепко сжал ее локти, а она, завязывая платок, тихо проговорила:

— Ну что, милый…