Решение, услышанное от Бондарина, неожиданное, свалившееся как снег на голову, поразило Фурашова, и он не придал даже значения последней фразе о сюрпризе — мало ли что тот имел в виду. Главное, он начальник полигона, решение «обжалованию не подлежит»… Положив умолкшую трубку, Фурашов присел на стул к столику для посетителей, приставленному к рабочему светло-лаковому столу Валеева, и молчал, медленно осмысливая происшедшее. Молчал и Валеев, точно сознавая важность и деликатность момента, и он продолжал стоять, тем самым подчеркивая уважительность к нему, Фурашову. Фурашов, стараясь, чтоб вышло теплее, сказал:
— Что ж стоять-то, Федор Андреевич?
И когда Валеев, метнув взгляд на свое рабочее кресло у стола, охотно сел, но не в кресло, а на стул, переставив его так, чтоб сесть напротив, Фурашов медленно, преодолевая скованность, произнес:
— Говорить о беседе с Бондариным — так все слышал и… знаешь уже раньше меня. Так ведь, Федор Андреевич?
— Знаю, — спокойно и обезоруживающе просто ответил Валеев. — Все правильно: моложе, энергичнее… — Он вдруг раскраснелся, вспотел, протянул руку: — Вот моя рука, Алексей Васильевич.
Руки их сжались крепко. Договорились: Валеев, исполнявший обязанности начальника полигона в отсутствие Сергеева, когда тот перед смертью уезжал в Москву, продолжает и дальше выполнять эту роль, пока не поступит официальный приказ — тогда уже и проведут скромно, без помпы, передачу дел.
Однако хотя они и договорились, что Валеев исполняет обязанности начальника полигона, Фурашов тотчас почувствовал: по важным, коренным вопросам и полигонные руководители, и представители промышленности являлись к нему; и Фурашову стало ясно, что Валеев тонко и деликатно нарушал «конвенцию», видно сообразив, что так будет разумнее и правильнее. Догадавшись об этом, Фурашов, пожалуй, в первый раз за эти дни после смерти и похорон Сергеева улыбнулся с оттаявшим сердцем, подумав, что они с Валеевым сработаются. Впрочем, их с Валеевым тайне суждено было просуществовать совсем недолго, может день-другой: известие о том, что Фурашов назначен начальником полигона, распространилось по Шантарску с удивительной быстротой, и они, трое руководителей — Фурашов, Валеев, Моренов, — терялись в догадках, как и по каким каналам утекла информация.
После похорон Сергеева Фурашов всякий раз, если не уезжал на точку, на испытательные площадки, утром, отправляясь в штаб, неизменно просил шофера завернуть к кладбищу в конце главной аллеи — здесь хоронили лишь испытателей, погибших на боевом посту, при исполнении прямых обязанностей. Останавливался у свежей могилы, заставленной венками, образовавшими большой и крутой шатер; живые цветы уже сморщились, пожухли, и только вплетенные еловые ветки отливали темной зеленью, будто их только что покрасили, источали смолисто-горькую одурь. Все здесь, возле могилы, проносилось перед мысленным взором Фурашова: начарт Сергеев в годы войны; внезапная встреча с ним в Москве — он тогда и оказался виновником перевода Фурашова из Кара-Суя в Москву; годы в Егоровске и тоже нередкое общение с Сергеевым; наконец, эти годы в Шантарске… годы… И опять Сергеев оказался виновником того, что они были вместе. Были! Как сказать во всеуслышание, что значил для тебя Сергеев, что давно тебя с ним повязала крепким узлом жизнь и что означает для тебя такая утрата? Не скажешь, не поведаешь всем. Да и ни к чему. И Фурашов, являясь сюда, хоть и заряжался минорно-грустным настроем и в душе его поселялась летучая растревоженность, но вместе с тем он словно бы и очищался, чувствовал — мягчел сердцем, добрел; даже в делах, решая их, как бы все время невольно соизмерял свои действия с тем внутренним состоянием и оставался чаще довольным: выходило естественнее, человечнее.
Да, он не предполагал, разговаривая с генералом Бондариным, что крылось за фразой: «И, возможно, сразу еще сюрприз». Фраза прошла тогда мимо его сознания, не зацепившись, он действительно в ту минуту телефонного разговора по ВЧ не придал ей значения, однако спустя несколько дней вновь позвонил Бондарин.
— Вот приказ подписан, Алексей Васильевич, — без обиняков, с ходу сказал он. — Завтра идет самолет, курьер вылетает. И еще: поздравляю с очередным званием — «генерал-майор». Это и есть сюрприз. Говорил же! А чего сидишь в прежнем кабинете? Неловкость? Стеснительность? Но… жизнь есть жизнь — теперь уж не изменишь.
— Успею, товарищ генерал. Не в этом дело. Не в кабинете. Думать, как лучше продолжать дело, — вот суть…
Читать дальше