Николай Горбачев - Битва

7 апреля 195… года

Шантарск, Шантарск… Название это не выходит из головы, прилипло к языку — повторяю, как заведенный. Ну и место! Сушь и степь — забытая богом земля. Молчу несколько минут, словно меня огрели по голове, отшибли дар речи. Молчу, а полковник Шубин, начальник военно-строительного управления, встретивший меня на областном аэродроме и доставивший на вертолете сюда, на экспериментальную точку, по-деловому, не обращая внимания на мой шок, показывал, пояснял… Впрочем, показывать и пояснять было нечего: сборно-щитовая желтая казарма — гостиница, как ее назвал Шубин; желтый барак с запыленными окнами — экспериментальный корпус; два-три подсобных домика, горы кирпича, бетонных плит, досок, проволоки, труб, торосы ящиков с аппаратурой… А вокруг — вертись на все четыре стороны, хоть шею сломай, — круглый стол, на нем рыжие остюки чия, кочкарник, выгоревшие заросли степной травы. И каленое марево, как в бане…

Вертолет стоял, дожидаясь Шубина, медленно крутился винт с отвислыми лопастями: Шубин сейчас улетит на свои строительные объекты, а мне оставаться тут. Шубин — строитель известный, построил не один объект, Кара-Суй тоже на его счету. Он словно бы весь просох, пропитался степью, травами, солнцем — жилистый, неугомонный, дотошный, беспокойный… Еще в вертолете, пересиливая гул двигателя, он объяснял, где и какие будут точки, каким станет городок испытателей, где пройдут дороги, какой построят аэродром… А с воздуха виднелись одни строительные островки — котлованы, опалубки, нагромождения бетонных плит, строительные леса, машины, будто малые букашки. Увидел несколько бело-серых клубов — явно взрывов.

— Головную точку закладываем! — заметив мое недоумение, прокричал Шубин мне в ухо. — Мои капитаны рвут. Настоящий ад! Ну да теперь веселей: конструкторы, монтажники бригады появились! Живые люди.

Живые люди… Привлеченные вертолетом, они подходили, словно являлись из нор — из казармы-гостиницы, из барака — экспериментального корпуса, из подсобных домиков, — загорелые, спаленные солнцем, одетые просто, неказисто. Образовалась внушительная толпа, будто собрались на митинг сюда, на выгоревшую, выбитую твердь, под зной, от которого глохло в ушах.

Прожженным лицом Щубин засветился в улыбке, вскинул руку к фуражке:

— Здравствуйте, товарищи! Вот доставил вам начальство… — И поглядел на меня: мол, давай, выходи из шока, говори что-то людям.

Действительно, надо играть роль… Обошел всех, пожал руки, в конце сказал, настраиваясь на шутливый лад:

— Выходит, жизнь веселая! Надо бы лучше, да некуда? Но вот Анатолий Петрович обещает скоро и город, и аэродром, будем жить — не тужить!

В толпе несколько голосов отозвалось:

— Журавль в небе… А нам бы хоть разок холодной воды напиться.

— В баньке бы помыться!..

— Без пыли кусок мяса съесть…

Вывести из состояния равновесия Шубина — дело безнадежное: такого не добиться от него, даже случись всеобщий потоп или конец света. Бывал он за свою жизнь во всевозможных переделках: дважды в автомобильных авариях, в том случае с ракетой в Кара-Суе, когда он, Шубин, отделался госпиталем; после ашхабадской трагедии его управление помогало восстанавливать город, там он угодил в завал, откопали — с тех пор прихрамывает начальник военно-строительного управления на левую ногу…

— Ничего, товарищи! И это все будет. Будет! — спокойно возразил он на реплики и махнул рукой вертолетчикам: мол, глуши двигатель. — Пройдемте поглядим, чего не хватает. Наведем ревизию.

Запоздало из экспериментального цеха появился Марат Вениаминович Овсенцев. Моя правая рука, зам главного конструктора. Подошел торопливо. Темен, на носу и на выпуклостях скул кожа пошелушилась, под хлопьями проступила смешная розоватость. Огненные волосы поблекли, на них белесоватый налет. Он то ли не брился двое-трое суток, то ли отращивает бороду — чалая щетина жестко обсеяла нижнюю часть лица. Кажется, за два месяца сидения на экспериментальной точке Овсенцев еще больше раздался вширь. Он явно был не в духе.

— С синхронизатором третьи сутки бьемся — ни в дугу! — объяснил он с ходу.