Николай Горбачев: Битва

Теперь же он думал именно не о делах, не о том, что ждало их с Сергеевым у министра, ради чего они ехали — дело большое и важное, — думал совсем о другом: о своем положении, и это в свою очередь усугубляло состояние маршала. Да, он думал о том, что за последнее время, вернее, за последние месяцы в его положении многое изменилось. Нет, не в делах. Дел по-прежнему хватало, их даже становилось больше, они вызывались более сложными, масштабными задачами, и в этом сказывалось естественное и закономерное проявление времени, тех бурных, как бы обвальных, технических процессов, какие произошли в последнее, еще не закончившееся десятилетие. Да, все естественно, все принималось им, и во всем этом он был сам одним из диспетчеров сложного процесса, даже его движителем, что тоже представлялось ему простым и естественным, само собой разумеющимся, и он не задумывался, трудно ли ему, легко ли и велика ли помеха — перевалило за шестьдесят, пошаливает сердце… У него просто не оставалось того зазора, той щели во времени, чтоб думать о таких «пустяках». Тем более в эти два последних года, после смерти Ольги Павловны, он мало бывал дома, задерживаясь подолгу, допоздна, на работе, хотя дома уже не было так запущенно и пусто — теперь жил, учась в академии, сын Аркадий с женой и дочерью.

Смерть Ольги Павловны — жестокий, непоправимый удар: уверяли, что поднимут, поставят на ноги, и вдруг… И как все случилось! Он в тот день почти перед самым обедом услышал далекий голос сына Аркадия; сын звонил из Владивостока, с аэродрома:

— Вылетаю со всей семьей. Завтра буду. Поступаю в академию Фрунзе.

Расчувствовавшись, почти не веря в то, что услышал, Янов подумал, что обрадует этим известием жену, придаст ей силы, и поехал обедать домой, хотя чаще обедал не дома, а в офицерской столовой на первом этаже штаба, где была комнатка для генералов. Квартиру пришлось открывать ключом: на звонок никто не отозвался, видно, Ефросинья Игнатьевна, домработница, отправилась по магазинам, а Ольга Павловна с постели не вставала. Он прошел в дальнюю комнату, в спальню, толкнув стеклянную дверь, сдерживая радость, глухо сказал:

— Ну, мать, новость — Аркадий со всем своим полком едет!

Он хотел добавить, что завтра встречать, надо готовить им комнату, но, взглянув в полусумраке, заполнявшем спальню, на привычную, высокую кровать у дальней стены, осекся: мгновенная судорога прошила его, и он разом будто одеревенел: поза у Ольги Павловны под легким байковым одеялом была неестественной — голова откинулась на подушке, глаза уставлены с пронзительной немотой куда-то в угол потолка, белки тускло, известково синели… Именно эти глаза, тускло-известковые, с пронзительной безжизненной немотой, потрясли его.

Теперь же, однако, он думал о своем изменившемся за последнее время положении и о том, что, кажется, его умение, волевая способность начинают сдавать, отказывать — иначе чего же он об этом думает, не отсечет, не отбросит прочь? Началось это после его перехода из ПВО…

Главком… Боевой генерал в войну, крупными соединениями командовал. Но ведет себя пока что беспокойно: по всякому поводу — справки, доклады, не всегда — по важному, принципиальному поводу, как кажется ему, Янову. Вот и с «Меркурием» — отмалчивается, хотя известно: собирает узкие совещания, устраивает встречи — без него, Янова… Он отчетливо помнит — началось это с определенного четко сказанного «за»; его Янов произнес на той встрече со Звягинцевым. Тогда, после встречи, оставшись вдвоем, главком с нескрываемым неудовольствием сказал: «Зря вы с такой определенностью торопитесь говорить «за». Отношения наши с промышленностью должны строиться по максимуму: быстрее, лучше… Полагал: возраст требует мудрости и хитрости…» И умолк, как-то закостенел, и Янову в тот момент вместе с растекшимся в груди неприятным холодком пришло: «А ведь он тебе намекнул — не гибок и… стар».

«А если в самом деле уже стар?» — горько всплыло сквозь раздумья, всплыло откуда-то из глубины, и Янов почувствовал сухое першение и горечь во рту. Тотчас он как бы услышал резковато-надтреснутый голос: «Со здоровьем-то как?» Янов даже знакомо поежился, словно реально, а не мысленно услышал сейчас вопрос, которым часто встречал его главком.

Янову отчетливо и ясно представилась последняя встреча с главкомом. Хотя разговор был коротким, именно после него, должно быть, Янов испытывал сейчас странную внутреннюю опустошенность: вроде бы ослабла, оборвалась нить, которая связывала его с многочисленными делами и заботами, со всем тем, что складывалось в его представлении в емкое и вместе точное, как ему казалось, понятие «жизнь».