Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Голубки метнулись вслед за ними, но крылья у них были связаны, и белые комочки мягко попадали на землю.

Гринька задохнулся от ужаса. Господи, неужели все кончено?!

Руки у мальчишки дрожали, и губы сразу стали сухие, как береста. Небо за один миг поднялось, и в его нестерпимой огромности совсем затерялись Гринькины и уже, может, не Гринькины голуби.

И вот тут случилось радостное чудо. Гонцы резко пошли вниз, выписали несколько кругов над двором и камнями упали к голу́бкам. Сразу же заходили колесом, заукали.

Каким восторгом радости и удачи горели глаза мальчишек, сколько тут было ахов и восклицаний!

Через три дня Гринька освободил от пут и голу́бок. Птицы не улетали.

Вечером они все вместе поднялись под облака, сбились в ватажку — и так плавали целых два часа.

Камень отвалился у Гриньки от сердца, и он наконец поверил в счастье.

Пока строилась голубятня и приручались птицы, мать не трогала сына. Но как только все это осталось позади, мама заметила:

— Ты не забыл, сынок, о своем обещании? Нехорошо, когда люди дают слово и не выполняют его.

— Я помню, — кивнул головой Гринька. — Я за все отплачу, мама.

И он честно делал, что мог, и даже сверх того. Сколько ведер воды перетаскал на огород! Как рьяно махал тяпкой, окучивая картошку! С каким усердием полол гряды! Ни от одного дела он теперь не отказывался и выполнял его с любовью и прилежанием. Короче говоря, Гринька старался, как мурашка, и рубаха здорово выцвела у него на спине и груди.

Мама иногда даже жалела Гриньку.

— Ничего, — мужественно качал он головой, — воду таскать совсем не трудно. Я привык, вовсе не замечаю.

Но зато все свободное время Журин проводил с голубями. Он не уставал глядеть на них сколько угодно, изучил каждое перышко, узнавал любого гонца «по лицу», по шуму крыльев и воркованью.

Васька и Темка притаскивали Гриньке зерно и, откровенно завидуя товарищу, не спускали глаз с голубей.

Но самое главное счастье для всех троих была гонка. С чем можно сравнить эту радость, когда рано утром, выпустив птиц на влажную еще от росы крышу, ты берешь длинный гибкий прут и, свистнув во весь рот, поднимаешь гонцов в небо? Нет, ни с чем это нельзя сравнить мальчишке!

Голуби сначала вроде бы лениво плавают на невысоком кругу, потом убыстряют ход, забирают все выше и выше, — и вот уже в праздничной голубизне неба ты видишь только еле заметные точки, только еле уловимое трепетание точек. И эта вольная поднебесная радость принадлежит тебе, самому что ни на есть обычному мальчишке! Тут даже и объяснять нечего!

Как-то Васька предложил занести голубей в лес и выпустить их там.

— А если заплутаются? — задрожал про себя Гринька.

— Чего это заплутаются? Не маленькие ведь. И дом знают.

Гринька, поколебавшись самую малость, решился. Он передал Щукиным голубей, и братья рысью кинулись с ними в лес. А Гринька скорей поймал обеих голубок и полез на крышу дома.

Он сидел там и ждал, ждал своих гонцов, и кажется, прошла целая вечность, а птиц не было. Гринька уже хотел себя изругать за оплошку, за этот необдуманный риск, когда, бросив случайный взгляд прямо над собой, увидел на громадной высоте две точки.

Ойкнув от радости, он резко метнул голубок в воздух, и гонцы прямо из-под облачка, по косой линии, ринулись вниз.

В эту минуту во двор вбежали Васька и Темка. И все трое стали здорово шуметь от радости.

Но вдруг оба брата присмирели. Гринька огляделся и увидел Демку-дьякона, входившего в- калитку. Старый Щукин был немного навеселе и, войдя во двор, подмигнул Гриньке:

— Совсем ты моих парнишков, Журин, от дома отбил. Вот я твоей мамке пожалуюсь.

Но когда на звуки чужого голоса из дома вышла Гринькина мать, Щукин весело улыбнулся и пробасил:

— Очень я благословляю это дело, простите... как ваше имя-отчество?.. Варвара Петровна, значит... Очень благословляю. Многое худое пройдет мимо мальчишек благодаря птице.

— Вы так думаете? — отозвалась Варвара Петровна, и Гриньке показалось, что ей понравились слова Щукина.

— А как же! — убежденно подтвердил Демка-дьякон. — Кто с ней возится, тому уже ни орлянка, ни карты, ни табак интересу не представляют. Это поверьте.

— Может, и так, — согласилась мама. — Только любовь к птицам у него непомерная какая-то. Ведь я вижу: это он из-за них — ни одного слова вперекор, ни одной шалости. Даже, знаете ли, иной раз жалко — ведь детство у мальчонки проходит.

Когда Щукин ушел, Васька сказал Гриньке: