Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Он выпил еще водки — и вдруг стал рассказывать о лесе, о грибах, об охоте, о том, какая птица в какое время поет, как волк с волчицей от логова идут и как к логову, и еще многое другое.

И вот от этих увлеченных сбивчивых рассказов на Гриньку внезапно хлынуло горчинкой хвои, и теплой прелью упавшего листа, и свежим запахом мокрого речного песка; засвистело, застрекотало, залаяло, брызнуло, заухало огромно разнообразной и вечно живой жизнью синего леса.

Глаза у Гриньки сразу стали вдвое больше обычного, затеплились огонечками, сделались почти неподвижными от внимания. И то же самое произошло с Васькой и Темкой.

— Ну ладно, — вдруг оборвал свои рассказы Щукин, — нечего вам тут с пьяным мужиком канителиться. Шлепайте-ка в лес, зайцы бесхвостые.

По дороге к опушке Васька говорил Гриньке:

— Это он, батя, сказать проще, куражится. И Советскую власть он тоже любит. Только обижается: кулачки в последнее время хвосты распетушили. Выламываются.

Помолчав, добавил:

— И еще одно свое горе у него есть...

Какое горе, Васька не сказал.

Гриньке было не очень понятно, что значит «распетушить хвосты» и как это «выламываться». Но он не стал спрашивать, чтобы не показать новым товарищам свою неосведомленность.

Лес поистине был сказочен, беспределен и таинственно прелестен! Желтые лютики, которыми сплошь укрыли себя поляны, можно было при некотором воображении посчитать вражеской армией — и рубить ей головы деревянной саблей.

Возле елок хороводами кружились рыжики, влажно розовели пахучей кожицей сыроежки; празднично пахла и забавно взглядывала из травы многоглазая земляника.

Особо любопытно и азартно получалось искать грузди: они, будто ребятишки-карлики, прятались в землю, забрасывались с головой разными палочками и веточками, посохшей травкой.

У Темки было страшное чутье на грузди. Он не копался, как Васька или Гринька, в мягких горбинках мха, стараясь наткнуться на гриб. Осмотревшись и даже принюхавшись, Темка прямо шел к еле заметному бугорочку и, осторожно запустив в него руку, нащупывал тугой, чуть шершавый груздь. Ловко чиркнув по ножке ножом, обдувал добычу и аккуратно клал ее в самоплетеную корзиночку.

Зато Васька лучше брата понимал в лесу все живое. Все скворчиные дупла, норы сурков и даже волчиные логова старший Щукин знал наизусть. Он таскал брата и Гриньку то к болоту, то на гарь и увлеченно говорил:

— Лес — он что книга, я так думаю. Который слепой или неграмотный, тот ничего прочитать не сумеет. А грамотей — будьте добры! — каждую буквочку выучил и слова из них складывать может.

Гриньке казалось, что Васька просто повторяет слова своего отца.

Они неустанно сутками бродили по лесу, слушали тонкую, как ниточка, музыку дрозда-рябинника, соловьиные хмельные коленца, игрушечные звуки, вылетавшие из горлышек пеночек и славок — птичек величиной с пятак.

Васька никогда не спутывался: галка кричит или скворушка-чудак передразнивает галку.

Мальчишки собирали вблизи сизых болот морошку — ягоду вкусом вроде малины или ежевики, мазали губы сладким соком черники — круглой черной, иногда с голубоватым налетом. И сто раз на дню валялись в косматой траве, как огнем сжигая рубахи и штаны.

Темка иногда наполнял консервные банки черникой, выжимал из нее сок, похожий на вино.

Приятели чокались друг с другом консервными банками, делали важные лица и опрокидывали густую жидкость в рот. Потом изображали из себя захмелевших выпивох и хохотали во весь рот.

Иногда им особо везло, и они видели, как где-нибудь на полянке козлы стукаются рогами, или натыкались на белый гриб в фунт весом.

Когда в лесу было тихо, Васька вздыхал и говорил:

— Дерево без птиц — какое дерево? И без шума листочков — не дерево. Так, скука одна. Мне в такую пору мшанник интереснее. У него свои звуки есть. Айдате к болоту!

Мать отпускала Гриньку с новыми товарищами даже на ночь.

И тогда где-нибудь в звенящем, охающем, таинственно-страшном бору полыхал до света огромный костер, и по бронзовой чешуе сосен бегали и ползали черные тени; кричали деревья сычиными голосами, плакали влюбленными горлинками.

Мальчишки сидели у костра и, замирая от страха, от счастья, сочиняли разные увлекательные подвиги, — сами и сочинители, и герои приключений.

По утрам первым непременно просыпался Васька, тащил ветку, посыпанную росой, к костру и тряс ее над головами брата и Гриньки.

Те вскакивали, как обожженные, и, бычками воззрясь на Ваську, тихо ругались.