Петр Проскурин - Горькие травы

Потом она пересилила себя и стала глядеть на Марфу, хотя ей очень не хотелось. Она слушала, не меняя позы, не произнося ни слова.

Только ли одна эта судьба искалечена? Так сложилось, и как объяснить хотя бы вот ей, женщине с темными руками, с простым дубленым лицом? А много ли она понимает из того, что пронеслось за последние пять лет над страной, над человечеством, над всеми нами, наконец? Спроси ее об этом, она тоже, наверное, не поймет: посмотрит и будет продолжать дальше рассказывать о своем Степане, об аресте, о коровах и трудодне, о пасынке.

Юлия Сергеевна смяла папиросу. «Ну и мысли», — сказала она себе.

— Услышала я, приходить стали. Наши многие говорили: сходи узнай. Под лежач камень вода не бежит небось.

Юлия Сергеевна прошлась по дорожке, вернулась, взялась за спинку стула, на котором перед тем сидела.

— Марфа Андреевна, у вас должно хватить мужества. Ваш муж… ваш муж посмертно реабилитирован. Вчера получили списки. Вам должны были днями сообщить.

Марфа хотела встать и только пошевелила ступнями ног, сразу отяжелевшими и непослушными.

— Как ты сказала? — с усилием спросила она. — Посмертно ре… ре… Не пойму.

— Марфа Андреевна, выпейте воды, успокойтесь. Это значит — он был невиновен, ваш Степан Иванович.

— Я всегда знала небось. — Марфа справилась наконец с собою и встала, и Юлии Сергеевне впервые бросилось в глаза ее лицо — правильное, очень русское, уже заметно стареющее; в его спокойном, ясном выражении было сейчас что-то неестественное. Марфа не заплакала, и это больше всего поразило Юлию Сергеевну. — А я небось помню тебя, — сказала Марфа вдруг, все с тем же ясным выражением глядя на Юлию Сергеевну. — Вот сейчас вспомнила. Ты у нас собрание проводила после войны. Я со Степаном тогда и близко не была. Только-только ему Егорку приволокла… В Германии баба его померла, а малец остался…

Юлия Сергеевна хотела ответить и увидела, что Лобовой это не нужно, она рассказывала и вспоминала для себя. Она, наверно, забыла, где она, и, вероятно, вот так стояла бы у себя в избе или где-нибудь в поле. И Юлия Сергеевна ее не перебивала. Поляков что-то такое рассказывал об этой женщине забавное. Сейчас, несмотря на сухой и теплый кабинет, Юлии Сергеевне было зябко.

Она незаметно оглядела Марфу еще раз с головы до ног: грубые солдатские башмаки, тщательно очищенные от грязи, бросились ей в глаза.

— Вот так мы и сошлись, человек он хороший был. Вот как сыну его скажу? Да ничего, сам скоро отцом будет.

Юлия Сергеевна поняла, что Лобова точно так же рассказывала бы любому подвернувшемуся на дороге.

— А неизвестно, когда случилось? — спросила Марфа.

— Мне неизвестно. Сейчас я позвоню…

— Не надо… Все одно теперь. Не надо… Вытирала, вытирала, а вот наследила тут, — она указала на грязные подтеки от ботинок на полу, и колючий, неприятный холодок в плечах у Юлии Сергеевны усилился, и она чуть-чуть не крикнула сквозь стиснутые зубы: «Уходи!..»

Эта женщина после известия о гибели мужа жалела, что наследила в ее кабинете.

— И могилки-то своей у него небось нету. Как же вы так недосмотрели? Степан мой хороший человек был, недосмотрели… Разве так делается? — сказала Марфа Юлии Сергеевне просто, точно пожаловалась. В этом вроде бы спокойном голосе было сейчас столько обиды, недоумения и силы, что лучше бы она кричала — было бы понятнее, легче.

Кого она сейчас спрашивает, кого обвиняет, думает ведь про себя что-то? Что? Почему так смотрит?

Юлия Сергеевна, с трудом сдвинувшись, встала, шагнула к ней.

— Марфа Андреевна, чем я могу помочь вам?..

— Чем ты можешь…

Марфа уже была у двери, вернулась, подошла к Юлии Сергеевне совсем близко, так, что стали видны сединки в линялых, гладко зачесанных волосах.

— Такие мы бабы все небось. Мужик-то есть?

— Нет…

— Нет. Ну, да если дети есть, ничего, с детьми можно прожить. Все горе они оттягивают небось. Как звать-то?

— Кого? Ах, дети… конечно, конечно…

— Моего Егорку женить вот-вот. Внучатки пойдут. А то в армию заберут потом… Хоть бы не взяли. Пошла я, прощай.

— Может, дать вам машину, Марфа Андреевна? — спросила Борисова, чувствуя огромную, внезапно навалившуюся усталость, с трудом удерживаясь, чтобы не опуститься в мягкое низкое кресло, стоящее рядом.

— Не надо… Сама доберусь… Автобус теперь к нам ходит, сама доберусь. И то — на ферме теперь работы невпроворот. Коровы телются самое…

— Да, да… Будьте здоровы, Марфа Андреевна. Сочувствую вам… в таком горе.