Михаил Никулин - В просторном мире

Миша и Гаврик в такой ранний час погожего утра поздней осени на макушке стога очутились по очень простой причине. Они ночевали в поле, в землянке полеводческой бригады, куда с вечера на коне Тигре откатили возилку. Привыкнув за время беспокойной дорожной жизни вставать рано, они и сегодня проснулись до зари, а с зарей были уже около школьной изгороди. Они остановились посмотреть на стога бурьяна, сложенные ими.

Они знали, что сегодня, в восемь часов утра, впервые зазвонит школьный колокольчик. Это хорошо! Это замечательно! И этому ничто не может помешать: ведь у Зинаиды Васильевны на круглом столике стоит будильник «нечего-спать», а Анна Прокофьевна еще не разучилась дергать за веревку и звонить.

Сегодня как бы сама собой заканчивалась их почти трехнедельная походная жизнь… И надо же было о ней подумать, — подумать так, чтобы самое лучшее в ней осталось в глубине сердца и всегда согревало его и звало вперед, звало к еще лучшему.

— Гаврик, теперь-то мы уже должны написать письмо Никите Полищуку, — сказал Миша.

— Обязательно! — согласился Гаврик. — Никита! Где он там есть? — и Гаврик по лестнице, приставленной к стогу, легко взобрался на его макушку и, приложив ладонь к глазам, через залив и желтые займища придонских камышей стал всматриваться в степную даль, из-за которой уже выкатилось оранжево-розовое солнце.

— Видишь его? — шутливо улыбнулся снизу Миша.

— Кто-то похожий на него верхом по степи разъезжает. Но отсюда и он и конь кажутся маленькими-маленькими… Хоть сам посмотри, — с усмешкой обернулся Гаврик.

Мише в эту минуту было приятно быть обманутым. Он взобрался на стог. На макушке стога они разгребли яму и уселись в нее подумать. Проходившему мимо Ивану Никитичу они хотели крикнуть что-нибудь такое:

«Дедушка!» — и вместо приветствия: «Жизнь впереди!»

Но им помешали бригадир Волков и колхозницы. Теперь вблизи никого не было, и Миша с Гавриком, устремив взоры на восток, разговаривали о тех замечательных людях, которые им встретились в их походной жизни.

— Я вот закрою глаза и так ясно вижу Пелагею Васильевну. Хорошо, что она там есть, — говорил Миша.

— А чем плохо, Миша, что там есть тетки Дарья, Зоя… агроном Алексей Михайлович? — спрашивал Гаврик.

— А Василий Александрович? А минер? — спрашивал уже Миша Гаврика.

Они вспоминали об этих людях в той очередности, в какой они им встречались по дороге. И мир впервые открывался перед их взорами, как заманчивое широкое степное полотно.

Миша достал из кармана книжку. По ее обложке все так же вслед за столяром и его сынишкой, глядя им в спины, бежала остромордая лохматая Каштанка. Дорога, которой уводили столяр, Федюшка и Каштанка, в воображении Миши терялась в безбрежной степной дали. На грани этой дали неожиданно выросли Никита Полищук и Катя Нечепуренко.

Мише показалось, что из туманного далека Никита и Катя грустно улыбаются ему.

«Их кто-то обидел!» — тревожно подумал Миша.

Но вот все неожиданно просто разъяснилось: Никита поскреб в затылке и улыбнулся с той лукавой досадой, с какой он в свое время говорил: «Жалко, хлопцы, шо трубу не можно до Ольшанки дотягнуть!»

— Ты чего улыбаешься? — спросил Мишу Гаврик.

— Вспомнил про Никиту: «Пишите про трубу…» А ее уже нет. Мы ему напишем после уроков про все, про все! И про то, как гнали коров, как работали на железной дороге и встречали первый воинский поезд и с кем встречали…

— Миша, Никита больше всего любит коней. Про коней ему обязательно надо написать, — остановил его Гаврик.

— Конечно! Напишем ему про отряд, про Петю Стегачева, про первые уроки в школе. И в конце припишем: «Трубу до Ольшанки дотягнуть никак невозможно», и напишем, где теперь наша труба и что она делает. — С этими словами Миша достал из нагрудного кармана уже достаточно помятую книжечку, которую они давно собирались вместе прочитать, но беспокойные дела мешали осуществить это желание. — Звонок еще не скоро. Почитаем?

Они читали поочередно, увлеченные всем тем, что попадалось Каштанке на глаза в ее путешествии со столяром по улицам старинного и странного города. Потом они переживали вместе с Каштанкой холод зимних метелей, голод, тоскливое одиночество. Читал Гаврик, а Миша, слушая, посматривал на обложку книжки и никак не мог уяснить себе, кого искала заблудившаяся Каштанка — или столяра и его Федюшку, или Никиту Полищука и Катю Нечепуренко.

О смерти гуся Гаврик читал с суровым выражением на лице, но поговорить тут было не о чем. Гаврик только недовольно заметил, оторвавшись на секунду от страницы: