Михаил Чулаки - Вечный хлеб

Итак, он лежал в больнице, у него не слушалась нога и при малейшем усилии болело все тело — и он ждал всемогущего врача (Всемогущего Врача), который уничтожит боль и заставит подчиняться ногу. Соседей в палате не было, и никто не отвлекал Вячеслава Ивановича от ожидания.

Врач — как и накануне, улыбающийся и располагающий — вошел в палату, когда за окном еще было все сине. Не заставил ждать рассвета, ведь рассветы так поздно в декабре, Вячеслав Иванович не выдержал бы до рассвета муки ожидания! Вошел — и сразу показалось, что нога уже вот-вот послушается, недостает одного какого-то щелчка, одного какого-то замыкания!

— Ну, как спали? Что снилось?

— Доктор, у меня паралич, да? У меня нога заработает снова?

В улыбке врача — а зовут его Виктором Павловичем, запомнил с одного раза! — появился оттенок пренебрежения.

— Э-э, что за глупости, какой паралич? Просто ушиб головы. Травма.

— Меня сбила машина, да? Я не помню.

А отчего еще бывают травмы — не из окна же выпал!

— Да-да, небольшое столкновение. Поговорим об этом потом подробнее. А сейчас лечитесь, слушайтесь, будет

все постепенно восстанавливаться. А сейчас дайте-ка я по вас постучу. Знаете, мы, неврологи, что-то вроде барабанщиков.

Он откинул одеяло и стал ударять по разным местам молоточком — точно искры высекал из нервов.

Второй человек, которого ждал Вячеслав Иванович, — Альгис. И Альгис тоже появился, правда только после обеда. Но и ждал его Вячеслав Иванович не с таким мучительным напряжением.

— Ну, старик, а ты знаешь, что ты в моих руках? В этих самых! Чтобы твою ногу запустить, что нужно?

Массаж! Терпение и труд мозоли натрут!

Кто это любил тоже говорить в рифму? Вячеслав Иванович не помнил. Но что-то неприятное почудилось в рифме.

Да и больно это оказалось. Вячеслав Иванович старался сдержаться, а все-таки заплакал.

— Ну-ну, старичок, надо перетерпеть. Когда тебя отделывали, небось, было больнее.

Что значит «отделывали»? Или так называется лечение?

— Я же был без сознания.

— А-а. Ну и хорошо. Только, значит, не запомнил их? Да, ты ж совсем не помнишь! Ну и пусть их ищет милиция, ей за это деньги платят.

«Ищет их… не запомнил их…» Что-то не сходилось,

— А где это было?

— В твоем любимом саду. Вот уж думал, там самое тихое место! Да в такую рань. Хулиганы, наверное. Или у тебя смертельные враги? Может, за девочку?

А Виктор Павлович говорил… Значит, обманул? Обман поразил больше, чем известие о врагах или хулиганах. А про ногу? Сказал, что не паралич. Тоже обманул?

Это было бы так страшно: остаться на всю жизнь с мертвой ногой, — что никаких других мыслей больше не появлялось. Альгис растирал мышцы, из которых вытекла вся сила, и каждое его движение радовало, как радует голодного глоток пищи: еще один шанс, что нога снова пойдет, еще один, еще… Пусть больно, зато шансы!

И когда Альгис снова накинул одеяло, сказав: «Ну вот, поработал во имя старой дружбы», — сделалось обидно, что массировал так мало — дал так мало шансов.

Даже об Эрике не вспомнилось. Только когда Альгис спросил, и как бы с укоризной спросил:

— Что ж твой хваленый Эрик тебя не защитил? Такой амбал! — Вячеслав Иванович вспомнил про Эрика.

(Еще промелькнуло смутное воспоминание, что есть какой-то интересный факт про амбала, но сейчас не интересовали интересные факты.)

Вспомнил — но не так уж слишком взволновался.

— А где же Эрик? Раз в саду, значит, я с ним.

— Вот это не знаю, старик. Загрызенные тела нападавших вокруг тебя не валялись, это точно.

— Ты зайди, спроси там в саду, хорошо? Там женщины, которые метут дорожки, — у них спроси, хорошо?

— Даже и не стал бы на твоем месте, старик: что за пес, который позволяет избивать хозяина! Да и со временем у меня… Ладно, пошлю Костиса, ему-то делать нечего. Но его счастье, если был с тобой: дома запертый он за эти две недели точно концы бы отдал, хоть и жирный он.

— Как — за две недели?!

Ведь только вчера — ну, позавчера — приходила Алла, познакомилась с Альгисом и еще с кем-то — с Клавой…

— Как за две недели?!

— А тебе еще здесь не объяснили ситуацию? Вечно врачи темнят. Ты-то не маленький. Ты ж две недели провалялся без памяти. Точнее — двенадцать дней. На седьмой только день я тебя здесь нашел. Звоню и звоню — никого. Наконец думаю: странно! Ну позвонил в «скорую». Вот так, старик. Так что заново родился.

— А Новый год?!

— Уже и старый встретили.

— А как же Алла? Ей же скоро! Она же не знает! Думает, наверное, что не интересуюсь! Обиделась!