Сергей Каширин: Предчувствие любви

Яркий луч, ослепив, тут же погас. От этого стало вроде еще темнее. Зато дверь открыли нам без промедлений. Заметили, наверно, что у нас что-то не в порядке, не зря же мы человека на руках несем. И вдруг, отстранив меня и Зубарева, наш пострадавший как ни в чем не бывало первым шагнул через порог.

Мы не сразу поняли, что произошло. А когда сообразили, никто в замешательстве не мог вымолвить и слова. Да он, прохиндей, нас обманул! Он над нами потешался!

А у Пономаря ни следа раскаяния, ни малейшего угрызения совести: улыбка — от уха до уха.

— Вот где Ташкент! Порядочек. А то я уже от мороза вибрировать начал.

— Так ты что же — притворялся? — вырвалось у меня.

Он взглянул на меня с самым простодушным удивлением, даже вроде с обидой:

— Скажешь тоже! Просто я споткнулся… о Полярный круг.

Лева Шатохин хихикнул и, не получив нашей поддержки, смущенно умолк. А Зубарев сердито блеснул глазами:

— Нахал! Пора бы и поумнеть, ты не в училище.

— А ты, Коленька? — живо повернулся к нему Пономарев. — Как только завидел жилье, сразу о нас забыл. Хорошо, да? Чего молчишь?

— Сказал бы я тебе, — Николай понизил голос, — да вот… — Он кивнул в сторону коричневого дощатого барьера, за которым у тумбочки с телефоном стоял солдат.

А тот, будто ничего и не слышал, кого-то вызывал:

— Ало, ало! Заснули вы, что ли! Чево? Ах, нет его… Понял…

Потом, положив трубку, он попросил нас минуточку подождать и вышел в соседнюю комнату. Воспользовавшись этим, Шатохин — вот уж чего я от него никак не ожидал! — наградил Пономарева крепким тычком в спину. А по комплекции Лева — тяжеловес, и силенка у него — дай бог! Валентин чуть было не запахал носом. Смешно взмахнув руками, он отлетел в сторону и еле устоял на ногах.

Как раз в этот момент в дверях появился дежурный по части — невысокий офицер с погонами старшего техника-лейтенанта. На правом боку — кобура с пистолетом, на левой руке — красная повязка.

— В чем дело, товарищ лейтенант? — удивленно взглянул он на Пономарева.

— Да нет, ничего… Не беспокойтесь… — При всем своем умении оставаться невозмутимым в любой обстановке, Валентин смутился и, пряча глаза, пробормотал: — Просто я, это самое… споткнулся.

— Ага, — буркнул Зубарев. — О Полярный круг.

Я дернул Леву за рукав, чтобы тот не пыжился от распиравшего его смеха.

— Понятно, — сказал дежурный, пряча усмешку. — А я-то было подумал…

— И ничего вам не понятно, товарищ старший лейтенант! — со злостью перебил его Пономарев. — А вот почему вы машину не подослали — это уж извините… Вы что, телеграмму от нашего начальства не получили?

— Теперь это уже детали, — не ответил на его вопрос дежурный. — Главное, вы на месте. Так что, с прибытием вас. — И, пожимая нам руки, он назвал себя: — Рябков. Петр Тимофеевич Рябков. — Затем как бы между прочим сказал: — Сегодня переночуете в клубе. Командира будить не стану, он только что лег. Завтра представитесь честь по чести, не так, как мне.

— Все правильно, — кивнул Валентин. — В службе важно что? Подход — отход. Это, знаете, как один товарищ очередное звание получил? За четкий рапорт инспектирующему. Тоже был дежурным по части, рубанул навстречу строевым, отбарабанил как по нотам и — шаг в сторону: «Лейтенант такой-то!» А генерал ему: «Здравствуйте, товарищ старший лейтенант!..»

Сглаживая неловкость, Пономарев пытался найти общий язык с Рябковым, но его анекдот был, что называется, с бородой. Старший техник-лейтенант вежливо кивнул и предложил пройти с ним в клуб. По дороге он пояснил, что там у них есть резервная комната для приезжих артистов, открыл ее и распрощался:

— Сами понимаете, служба…

В помещении, куда он нас привел, стояли узкие, с металлическими спинками солдатские кровати. Как в казарме или в лазарете.

— Сойдет, — махнул рукой Пономарев. — Занимай, ребята, горизонтальное положение!

Засыпает он легко и быстро, как набегавшийся за день ребенок. Ткнулся лицом в подушку — и моментально отключился. Завидный у него характер! А я долго лежал с открытыми глазами.

За окном шумел ветер. В стекла, как ночные бабочки, с шорохом и стуком бились снежинки. На соседних кроватях беспокойно ворочались Шатохин и Зубарев. Тоже не спали, о чем-то думали. О чем? Да наверно, о завтрашнем дне. И о том, что ждет нас в дальнейшем. Вот наступит утро, и начнется та жизнь, о которой каждый из моих однокашников не просто мечтал, а к которой настойчиво готовил себя на протяжении нескольких лет.