Сергей Каширин: Предчувствие любви

— Дураку закон не писан, — обронил Пономарев.

— А если такой вот чокнутый да окажется там у власти? — растерянно спросил Лева. — Ведь он же черт знает что натворить может! Отдаст сдуру приказ — и все. Страшно подумать, в какое время мы живем. Судьба миллионов разумных людей зависит от абсурдного поступка какого-нибудь одного идиота. Или от какой-либо глупой случайности.

— Мура, — с пренебрежением сказал Зубарев. — Очередной шантаж. Выключите вы этих брехунов.

— Подожди, подожди, любопытно все-таки.

«Успешные рейсы самолетов Скандинавской авиационной компании по северным трассам укрепляют уверенность в возможности и необходимости полярных полетов. Эти маршруты, безусловно, сэкономят много часов летного времени для наших атомных бомбардировщиков…»

— Да найди ты в конце концов что-нибудь другое! — сердито нахмурился Зубарев. Всем своим видом показывая, что слушать дальше не намерен, он быстрым шагом вышел из комнаты.

За окном по-прежнему было туманно и тихо. В неподвижном величии дремали вершины холмистой гряды, будто их не касались никакие мировые потрясения. И все же в подернутых дымкой очертаниях сопок угадывалось какое-то затаенное напряжение, от которого тягуче щемило сердце. Казалось, если приложиться ухом к земле, то можно услышать ядерные взрывы и почувствовать содрогание нашей планеты от ударов тяжелых бомб в противоположном полушарии.

Непрерывное вибрирующее подвывание и зудящий треск в динамике стали невыносимыми. Приемник пришлось все же выключить.

— Помехи, — поморщился Пономарев. — Ну да шут с ним, хватит, а то действительно тошно. — Он встал, сладко потянулся и, с усмешкой взглянув на нас, беззаботно махнул рукой:

А, ерунда! Наш труд сполна Окупится улыбкой счастья. Получим деньги мы в финчасти, Хлебнем запретного вина, И пусть начальство энской части Склоняет наши имена!..

Пухлые губы Шатохина растянулись в широкой улыбке.

— Лихо ты Пушкина калечишь, — сказал он.

— Нравится?

— Да как сказать? Я бы не осмелился. Нравится твоя способность мигом отмахиваться от неприятных мыслей, А я так не умею. Я все думаю об этой передаче. Неужели дело к войне идет?

— Будем надеяться, что разум победит безрассудство. А Пушкина я люблю. И давай повторим вслед за Пушкиным: «Да здравствует разум!»

— Да, но у него там про любовь, про вино. А я…

— Не ной! — повысил голос Валентин. — По мне лучше уж от водки умереть, чем от атомной бомбы.

В его озорных глазах играли бесенята. Он храбрился, а я не очень-то верил сейчас в его беспечность. Не мог он не думать о том, о чем думали мы.

Мы не воевали. Мальчишками были в годы войны. Но и нам пришлось повидать и пережить немало.

В нашей деревне Бобринке до сих пор сохранилась большая, невероятно глубокая воронка, оставшаяся после бомбежки. Она заполнилась водой и превратилась в пруд. Его берега поросли травой, и теперь, кто не знает, удивляется: откуда это затхлое озерцо в самом центре села? А какая воронка может образоваться от взрыва водородной бомбы? Трудно вообразить!..

— Ребята, идите-ка сюда! — послышался из-за открытой двери голос Зубарева. Чувствовалось, что он чем-то взволнован. Мы поспешили на его зов.

Помещение, куда Николай пригласил нас, оказалось небольшим читальным залом. Обстановка в нем была самой строгой, как в учебной аудитории: стулья, столы с подшивками газет и журналов, застекленные полки с книгами и брошюрами, а на стене — огромная карта северного полушария. Полюс, где сходились меридианы, находился в ее центре, и от этого континенты выглядели как-то очень уж непривычно, казались незнакомыми.

— Ну-ка, ну-ка, покажи, где мы находимся, — оживился Шатохин. — Что-то я не вижу…

— Да вот же, разуй глаза! — Зубярев ткнул пальцем в то место, где возле тонкой ниточки железной дороги был тушью нарисован треугольник с рукописной пометкой: «Крымда». Полярный круг, отсекая такую громадную территорию, на которой свободно уместилось бы несколько европейских государств, проходил чуть выше.

— Значит, оклад здесь не двойной и даже не полуторный, — без всякого выражения, просто, наверно, отвечая своим мыслям, сказал Лева.

Мы молчали. Никто из нас, конечно, не отказался бы от северной надбавки, но об этом не хотелось сейчас и думать: всех ошарашила карта. Словно черной оспой, она была густо усыпана затушеванными кружочками. Они зловеще располагались вдоль наших границ, вблизи и вдали, на побережье безжизненно-ледяной Гренландии и в иных, самых неожиданных местах. Надпись над ними поясняла: «Авиационные базы и аэродромы НАТО».