Василий Шаталов - О дереве судят по плодам

Много в пустыне птиц и всякого зверья. Одних он любил, других ненавидел. Особенно нравились ему черные грифы. Эти великаны живут в горах, а потомство выводят в пустыне. В самых глухих зарослях саксаула грифы выберут куст, что покрепче да погуще, и построят на нем гнездо величиною с доброе колесо. Еще не успеют грифы его отделать, а в нижнем этаже уже хозяйничают воробей и его супруга. В апреле у грифов появятся белые, как снег, птенцы. К лету они встанут на крыло и вместе со взрослыми улетят в горы.

В общем, хорошо в пустыне. Один воздух чего стоит. Чистый, прозрачный, настоянный на тысяче разных трав.

Но Аймед знал: сколько пустыню ни хвали, сколько ни восторгайся, а словами о ней не расскажешь. Это под силу разве лишь музыке, тростниковой дудке-туйдуку. Аймед-ага любил слушать туйдук, когда на нем играл его заместитель Ораз. Играл он обычно под вечер, когда вдали за красным барханным морем садилось усталое солнце, а у колодца мирно дремала отара и горел, постреливая угольками, вечерний костер.

Пенье туйдука — низкое и заунывное — напоминало чабану протяжный шум ветра в голых кустах. Это голос самой пустыни. В нем слышались суровое раздолье песков, трепет трав, звонкая радость весны и щемящее чувство печали.

Так понимал пустыню старый Аймед-ага. Эту любовь и древнюю свою профессию он мечтал передать сыну Мяликмухаммеду. Как только Мялику исполнилось шестнадцать лет, отец привез его в пески, на свой чабанский кош. Кош — это мазанка из тамариска, в которой несколько кошм и подушек на пыльном земляном полу. Ни удобств, ни комфорта. Рядом с мазанкой — глубокий колодец и корыто для водопоя, да два свирепых волкодава.

А кругом, куда ни глянешь — пески, безлюдье, тишина.

Теперь Мяликмухаммед был членом чабанской бригады и имел должность чолука — помощника старшего пастуха. Должность, конечно, не ахти какая, но на первых порах и это было неплохо. «Пусть обживается, научится кое-чему, наберется опыта, — рассуждал Аймед-ага, — а там видно будет. Со временем, может, вместо себя оставить придется».

Как-то вечером, вручая Мялику чабанский посох, отец сказал:

— Мой сын, пустыня дает человеку мужество и здоровье, а труд чабана — почет и уважение. Трудись и будь счастлив! Когда же мой путь подойдет к последнему пределу, я надеюсь, что этот посох, отполированный моими и твоими руками, ты передашь одному из своих сыновей.

В ответном слове Мялик обещал выполнить завет отца, но не было при этом ни радости, ни блеска в его глазах.

Шло время. И с каждым днем Аймед убеждался все больше, что из сына, привыкшего к большому благоустроенному поселку, где каменные дома, чистый и гладкий асфальт, вдоль которого — сплошная зелень деревьев, чабана не получится. Все, что так глубоко и с такой нежностью любил отец, не нравилось сыну. Ему тошно было от дремучей тишины и унылого однообразия песчаных гряд, диких колючих кустов, резкого запаха овечьего стада, вязкого, затрудняющего движение, песка. Своих обязанностей — чай вскипятить, обед приготовить — Мялик не выполнял: все делал за него отец. И когда он убедился, что сына к пустыне не привяжешь, повез Мялика обратно, в село.

По приезде в Евшан-Сары вместе зашли в колхозное правление к башлыку.

— Не прижился мой сын в песках, — печально вздохнув, признался Аймед-ага. — А неволить нельзя. Работник из-под палки — это не работник. Вот и пришел узнать, нет ли ему места здесь, в колхозе?

Бегенч пристально посмотрел на паренька. В хитрых монгольских глазах юноши смущение и радость.

«Смекалистый, должно быть», — определил председатель, а вслух сказал:

— Место найти можно… Да ведь… опять сбежит!

— Нет, не сбегу, — с обидой, чуть слышно ответил Мяликмухаммед.

— Хорошо. Проверим. Поливальщиком пойдешь?

— Пойду, — уверенно сказал Мялик.

— Ну, а ты, Аймед, как? Не против? — на всякий случай, чтобы не обидеть отца, спросил председатель.

— Ай, мне-то что? Лишь бы ему хорошо было!.. — весело ответил Аймед-ага, довольный тем, что так быстро, без лишних хлопот пристроил сына к делу.

Работу мираба легкой не назовешь. А по значению она — на первом месте: как польешь, такой и урожай снимешь. Нельзя посевы затапливать, нельзя и сухими оставлять, почва должна увлажняться медленно, равномерно. С этой целью полив овощных культур в колхозе производился по трубкам, уложенным в борозды в начале поля. Длина каждой борозды, вдоль которой посажены помидоры, капуста или огурцы, чуть ли не километр. А таких борозд — сотни! Поливальщик должен следить за током воды, за увлажнением почвы и — не зевать!