Марк Гроссман - Камень-обманка

Во второй половине мая трава уже густо покрыла землю и подрос лук-черемша. Его очень ждала Катя.

Теперь она немного разнообразила еду, варила из молодой крапивы и щавеля зелёные щи, подавала на стол траву-кислицу.

Выросшая в таёжных походах и на биваках, Кириллова отлично знала, какие из трав годятся в пищу. Она готовила отменный суп из крупных волосистых листьев и гигантского стебля борщевика, или, как его чуть иначе называют, борщевника. Собирала вдоль троп корни одуванчика, разрезала и сушила их, затем подрумянивала на огне и, вся сияя от удовольствия, угощала мужчин.

Кормя Андрея, говорила:

— Летом да осенью и воробей богат. Нешто нас тайга не прокормить? Вот, скажем, лопух. Вроде бы и ни к чему он, сорняк, а нет ведь. Поздней осенью стануть его корешки с кулак — и можно их заместо картошки жевать. А то еще — мать-и-мачеха. Желтенькие у нее такие цветочки, и растуть на коротких, толстеньких стебельках. Похожа та травка на одуванчик. А когда отцвететь, выйдуть зубчатые листики, поверху ярко-зеленые, гладенькие, холодненькие, а понизу — белые, легкие. И листья, и цветы можно сушить и пить, как чай. Также при нужде лечать теми цветками простуду и кашель. И, выходить, не время нам пропадать с тобой, Андрюша.

Россохатский нервничал. Гибель Дикого, смерть Зефира, непонятная прогулка Кати и Гришки, после которой Хабара целыми днями пропадал в тайге, постоянное отсутствие Дина вызывали острое чувство тревоги. Надо было что-то делать, решать, как-то выпутываться из того сложного лабиринта, в какой его загнала неудача войны. И теперь он все чаще напоминал Кате, что пришло тепло — и пора тянуть к людям, выходить на рубеж, бежать в Китай или Монголию.

— Али нам тут худо? — спрашивала Катя и улыбалась. Но улыбка получалась неестественная, и Кириллова сама понимала это.

Женщина боялась, что короткая, как саянское лето, полоса ее радостей и первой, а то и последней любви, кончится, и противилась этому, как могла.

— Нет, уходить надо, — настаивал Андрей.

— Куда ж из России бежать? — хмуро и растерянно возражала Кириллова. — Каждому в своем народе хорошо. Оттерпимся — и мы люди будем.

Россохатский закипал.

— Не хочу я под обух лезть… Или трудно понять, дура!

Но тут же пытался подавить раздражение.

— Прости… Бог знает, что кричу.

Катя старалась успокоить Андрея:

— В июле густое тепло будеть. А теперь снег еще таеть, реки — бешеные, не одолеть… Повременить надо, голубчик.

Гришка как-то подслушал такой разговор и удовлетворенно покачал головой: «Идите… Проку от вас…»

Стоя тогда за стеной дома в вечернем сумраке и уже не слушая, о чем говорят сотник и Катька, таежник думал о Дине. Лишь старик теперь опасен артельщику: китаец ищет Золотую Чашу в одиночку, и надо не выпускать его из вида.

Хабара сильно похудел, густо зарос бородой, и в его глазах постоянно гнездились тревога и подозрительность. Он излазил, кажется, весь Шумак, но признаков исполинова котла так и не обнаружил. Нет, бумажка Кирилловой была верная: Гришка все же отыскал затеси на кедрах. Однако старые, заплывшие смолой зарубки, может, и деминские, никуда не вели. Копанок каторжника, по которым можно добраться до Чаши, найти не удалось.

Правда, во многих местах к реке не подступиться, — почти отвесные берега, поросшие кедром и елью, скрывали воду от глаз. Хабара пытался определить нужное место по ударам потока, но Шумак бесновался и на шиверах, и на мелях, и на резких поворотах. Гришка нашел и осмотрел два перепада воды, но котла под ними не оказалось.

Как-то, возвращаясь своим следом в зимовье, Хабара заметил в сырой низинке отпечатки человека. Таежник без особого труда определил, что они принадлежат Дину. Выходит, старик следит за ним! Старый бродяга ничего не нашел и теперь шляется по пятам, надеясь на его, Хабары, удачу.

Первое, о чем тут же подумал Гришка: немедля влепить пулю в китайца. Однако, поразмыслив, решил: убить старика никогда не поздно, а живой он еще сгодится на что-нибудь. Может ведь и так получиться, что золото обнаружит Дин, а не Хабара. Вот тогда и стрелять старичишку — нечего ему копить себе на похороны.

На одно мгновение совесть кольнула Хабару, но он тут же махнул рукой: «Все в этом мире грехом живуть!»

И Гришка продолжал таскаться по тайге, оглядывая чуть ли не каждое дерево, каждое углубление в земле. Но ни новых тесок, ни заросших ям не находил.

В конце июня, когда, казалось, последние надежды уже покидают его, Хабара наткнулся на редкую цепочку шурфов, в щетине травы, почти неприметных. Еще не веря себе, боясь обманной радости, Гришка стал колом возле одной из ямок, и слезы потекли у него из глаз.