Алексей Бондин - Ольга Ермолаева

— Зачем?

— Обед принесу.

— Идет,— весело сказал Сидор.— Ну, так я пошел.

Следом за ним вышла Лукерья.

— Ты куда? Я захлопну ворота-то.

— Надо мне с тобой поговорить.

У ворот Лукерья взяла его за рукав и сказала, несколько замявшись:

— Уж не знаю, говорить ли, нет ли?

— Что такое? — тревожно спросил Сидор.

— Знаешь, — помолчав, сказала Лукерья. — Я... Я давно заметила, да все не говорила, думала, так, мол, это...

— Чего?

— А сегодня... и вправду почувствовала...— голос Лукерьи прервался.

— О чем это ты, ну?

Лукерья, утираясь концом полушалка, тихо проговорила:

— Сидор, батюшка, забеременела я.

— Так о чем ты ревешь-то? — сдерживая волнение, спросил он.— А может так чего-нибудь показалось?

— Ну, я, ведь, знаю про себя-то, не в первый раз.

Сидор улыбнулся.

— Так о чем ты ревешь-то?

— А как быть теперь?.. Ребеночек-то ведь незаконный будет. Живем-то мы с тобой как? Меня ведь не считают твоей женой — полюбовницей называют.

Сидор на минуту задумался. Потом тряхнул головой, выпрямился и, ласково посмотрев на Лукерью, решительно сказал:

— Вот что, Луша, я знаю тебя и ты знаешь меня, а оба мы с тобой знаем, как живем. На людские языки нечего внимание обращать... Вечером я приду с работы, и мы с тобой обсудим все по порядку. Ладно?.. Ну, брось, не думай ни о чем. Так я пошел... Ладно? — Он обнял ее и проговорил с волнением: — Мы с тобой ведь... Нас двое!..

На каланче пробил колокол одиннадцать, когда Оля подходила к медному руднику, где Сидор работал на буровых скважинах. Она бережно несла ему завязанную в платок тарелку с пирогами. На железном руднике возле горы грохнуло несколько буровых взрывов, будто там стреляли из пушек. Земля вздрагивала, а из темной расщелины у подножия горы выползало облако сизого дыма. Оле все это было знакомо: каждый день она слышала подобную канонаду.

Быстро пробежала она через проходные ворота рудника и вышла на обширную площадь, застроенную вразбежку темными зданиями с вышками наверху. На вышках иногда крутились колеса, по ним бежали толстые канаты. Из широко раскрытых ворот выкатывались вагонетки, нагруженные буроватыми комьями руды. Их тянули кони. На одной из вагонеток верхом на взбугренной руде ехал, посвистывая, широколицый подросток. Он взял маленький комочек руды и с озорной улыбкой кинул его в сторону Оли. Камешек упал возле нее. Она оглянулась, а подросток, весело улыбаясь, крикнул:

— Садись, барышня, прокачу.

Оля покраснела: ее впервые назвали барышней.

У ворот обширного здания, стоявшего при входе в шахту, стоял седобородый дозорный.

— Куда? — сердито остановил он.

— Обед принесла.

— Кому?

— Жигареву.

— Сидору?

— Да.

— Сладко кормите, часто таскаете... Обожди... Посиди вот здесь.

Дозорный показал на полуразрушенную скамейку. Неподалеку зияло квадратное отверстие шахты, огороженное железными перилами. К нему протянулись четыре стальных троса. Оля подошла к отверстию и заглянула вниз. Тросы уходили вглубь и терялись во тьме. Каждый раз, когда Оля заглядывала в эту черную бездну, ее неодолимо тянуло вниз.

— Уйди, уйди от шахты,— беспокойно крикнул дозорный, — сунешься еще, отвечай за тебя...

— А мне, дедушка, нельзя туда?

— Куда-а?

— А в гору.

— А зачем тебе туда в гору?

— Посмотреть.

— Нельзя,— коротко сказал старик и отвернулся. Потом, не глядя на нее, проговорил: — вот клеть поднимется, и отправим обед, а там передадут.

Прошло несколько минут, клеть не поднималась. Дозорный несколько раз подходил к отверстию, заглядывал в него, смотрел на часы, садился. Подождав немного, снова лениво вставал, ходил по площадке возле отверстия, снова садился, покряхтывал.

— А ты как ему будешь? — неожиданно спросил он Девочку, не смотря на нее.

Оля замялась. Она не знала, что ответить.

— Я... Я у него живу...

— Как? B няньках, что ли?

— Нет.

— Ну, а как? Приемышем, что ли?

— Приемышем,—с запинкой сказала Оля.

Старик насмешливо хмыкнул.

— С полюбовницей живет, да еще приемыша взял.

Закинув руки назад, он прошел к отверстию шахты.

Оля нахмурила брови и сказала, вся вспыхнув:

— А вам, дедушка, по-моему, совсем нет дела совать свой нос в чужие дела.

— Эх, какая сердитая, а? От горшка два вершка, а какая уж дерзкая... Какой, ведь, нонче народ пошел,— ворчал старик,— ему слово, а он пять да шесть, да еще есть.

Оля отвернулась и замолчала.

Прошло около получаса, клеть не поднималась. Возвратились порожние вагонетки. Старик стал беспокоиться. Он то и дело подходил к отверстию, прислушивался и, наконец, махнув рукой, зашел в стеклянную конторку, отгороженную в углу. Трескучий звонок, похожий на звонок будильника, несколько раз прозвучал в конторке, и старик стал разговаривать с кем-то невидимым.