После чая Ольга ушла к себе в садик. Но и там — ни ласковое летнее небо, спокойное, голубое, ни легкий ветерок, ни веселый говор воробушков в густой листве сирени не рассеивали ее тяжелых дум.
После обеда неожиданно пришел Добрушин. Ольга испугалась и обрадовалась ему.
— Ну, что, моя хорошая? — нежно спросил он, положив свои руки на плечи Ольге. — Сердишься на меня?..
Ольга смущенно посмотрела на него, и по лицу ее скользнула чуть заметная счастливая улыбка. Сегодня он показался ей особенным, молодым и красивым. На нем была вышитая полотняная рубашка. Чисто выбритое лицо было свежее. Излучины морщинок возле глаз как бы исчезли. Расстегнутый ворот рубашки приоткрывал часть белой широкой груди. Густые волнистые волосы, цвета темной стали, мягко рассыпались на голове, прикрывая часть лба, они затеняли глаза, отчего они казались темней.
— Я всю ночь почти не спал. Все думал о тебе. Все мне казалось, что я обидел тебя,— сказал он тихо.
— Чем обидел?.. Одинаково друг друга обидели.
— Нет. Со вчерашнего дня я взвалил на себя огромную ответственность. Обязал себя и должен оправдать себя перед тобой.
Необычная серьезная нота прозвучала в его голосе.
— Давай не будем говорить про разные обиды, да и вообще не будем говорить об этом,— торопливо сказала Ольга. Она вдруг испугалась его решения и того, что за этим последует. Не желая думать об этом, она беспечным тоном сказала: — Чаю хочешь? У нас сегодня пирожки... Я думала, ты не придешь ко мне.
— Ну, как это можно?!. Я говорю, что взвалил на себя огромную ответственность.
Он внезапно поцеловал ее и проговорил, задыхаясь от волнения:
— Как снег на голову свалилось экое счастьище!..
Когда ушел Добрушин, Лукерья, убирая со стола, сказала:
— Смотрю я сегодня на вас и так это мне любешенько. Да, грешным делом, и подумала: вот не был бы Павел Лукоянович женатый, благословил бы вас бог, я бы тогда спокойно глаза свои закрыла.
— А может и благословит— пробормотала Ольга и покраснела.
— Ой, что ты, Ольга. Да как это можно?!.
— А почему нельзя?..— спросила Ольга, смотря на мать в упор.
— Ну, не мели-ка,— сурово обрезала Лукерья.— За женатых-то не выходят. Это прежде татары по две да по три жены имели, а нынче, сказывают, и они по порядку живут. Оно, правда, нонче больно на это дело легко смотрят — сегодня поженились, а завтра — в разные стороны, только, я думаю, это плохие люди так делают.
— А я с Николаем разошлась ведь?
— Ну, так что. Раз он неудобный человек в жизни оказался. А у Павла Лукояновича этого не должно быть.
***
На заводе между тем происходили крупные перемены. Какая-то невидимая железная метла выметала весь сор. Не стало директора Рыжкова. В механическом цехе началась жаркая работа по перестройке всей системы. И люди и станки перегруппировывались. Станки вставали на новые места. Ольга с головой ушла в повседневные заботы. Но было легко. Точно к ней пришла новая весна в ее жизни. Хотелось работать еще больше. Изредка она встречалась с Добрушиным, но не надолго.
Так прошло месяца полтора. В последние дни Ольга вдруг почувствовала странное недомогание. Сначала она не придавала ему значения, потом с беспокойством стала следить за собой.
И мать, заметив перемену в дочери, насторожилась. Ольга вдруг не стала есть сахар. У ней появилось к нему внезапное отвращение. Но зато с аппетитом начала есть лук, сырой лук, без хлеба, без соли. Однажды за чаем она была особенно тихая, задумчивая. Видно было, что ее угнетала какая-то мысль. Наконец, она не выдержала и тихо спросила:
— Мама... Когда женщина забеременеет, она что в это время чувствует?..
Мать как пила из блюдца чай, так и застыла.
— Вот как!.. Поймала, значит?!
— Чего поймала? — спросила Ольга, будто не понимая.
— Сама знаешь, чего поймала.
— Чего знаешь?! — Ольга нахмурилась.
— Ой! Слушай, милая, не притворяйся. Старого воробья на мякине не проведешь. То-то я смотрю на тебя. Сахар не стала есть. Тошнота вдруг появилась, лук зачала есть, а раньше лук не любила. Думаю, дело не спроста, я давно подумывала, только молчала до поры до времени... Я вот так-то, когда тебя понесла, иду одинова по базару и так мне захотелось пальцем в бочку с деготьком макнуть да облизать его...
Ольга вышла во двор. Все было теперь понятно.
«Говорить или не говорить Павлу Лукояновичу?» — спрашивала она себя. «Подожду». Вспомнились слова Добрушина: «Эх, если бы у меня была такая дочка, я бы ее вместе с матерью носил на своей груди».
Читать дальше