Сергей Снегов - Вариант Пинегина

— Ну что же, — заговорил Пинегин. — То самое, к чему мы с вами десять лет готовились, товарищи, наконец наступает — будем расширять комбинат.

Он сжато и энергично — иначе он не умел — передал содержание своих бесед с министром и обсуждений в Госплане. Когда он подошел к самому трудному — срокам строительства, в обширном кабинете стало тихо. Никто не предполагал, что на новую гигантскую работу отпустят так мало времени. Сланцев сосредоточенно постукивал пальцами по столу, даже Волынский насупился. Пинегин переводил взгляд в одного на другого.

Надо бы оспорить, — негромко оказал Сланцев. — Ведь ясно же: за три года не вытянем…

— Оспоришь! — возразил Пинегин. — Думаешь, они не знают, как нам придется? Обещают оказать любую помощь, которая понадобится.

И опять все размышляли, не задавая вопросов и не обмениваясь репликами. Пинегин тоже молчал, не требуя немедленного ответа. Ему были понятней слов и улыбка, и нахмуренные брови, и молчание, и постукивание пальцев — естественное опасение трудного задания, обычное волнение перед началом бега, когда знаешь, что хорошо подготовился, но еще не до конца в себя веришь. Сланцеву нужно время, он переваривает новость не вдруг, но затем уже не признает ни отступлений, ни дискуссий — будет крушить препятствия! Волынский любит посмеяться и поязвить, на лету схватывает каждую мысль, но его на окончательное решение подвигнуть не просто. И не потому, что робок, — от остроты ума: слишком много видит человек вариантов и возможностей, все старается учесть и взвесить, — гибок, всесторонен и осторожен. Ничего, потом сам пойдет всех подгонять, вызывать на бюро с докладами и отчетами, уже не раз это бывало, правда, не в таком крупном доле. А Вертушину, конечно, вначале солоно придется, огромный объем работ навалится ему па плечи — он привык, без аврала еще ни один проект не выпускали, будет штурмовать и тут. Получит официальный приказ, кинется исполнять, не считаясь ни с временем, ни с трудами. Остальные не хуже — никто не подведет!

Вертушин первый прервал затянувшееся молчание. Он сказал значительно:

— Сроки эти — министерское предписание или наверху решено?

Все дружно засмеялись. Сланцев тоже улыбнулся. Вопрос Вертушина был естествен, но всех рассмешило, что его задал Вертушин и что от него ожидали именно такого вопроса. Вертушина уважали за деловитость и знания, но и подшучивали над некоторыми его особенностями.

Пинегин ответил, продолжая улыбаться:

— Можешь и сам сообразить, Леонид Федорович. Если мы с тобою на месяц затушим наши печи, то в речах кое-каких зарубежных дипломатов появятся нахальные нотки. А если, наоборот, раза в два расширимся, то эти люди станут повежливее. Как видишь, дело не только в хозяйственных заданиях нашего министерства, а шире.

Вертушин понимающе кивал головой. Сланцев сумрачно сказал:

— Что рассуждать о нашем значении? И ребенку ясно. Надо приступать к исполнению — по-деловому…

— До завтра, — предложил Пинегин. — Соберемся в широкой аудитории и конкретно наметим, кому и что.

Особенность Вертушина, над которой его знакомые подшучивали, состояла в том, что он в каждом, самом даже простом деле отыскивал что-либо недоговоренное, секретное и обязательно очень важное. В нем удивительно совмещались напористость и энергия с осторожничаньем, почти трусостью и уж во всяком случае с почтением к любым, пусть не очень четко выраженным, но высказанным наверху мнениям. Получая распоряжения, он интересовался, нет ли за их ясной формулой иных, подразумеваемых, но обязательных дополнений. И, знакомя подчиненных с новым заданием, Вертушин намекал туманно и внушительно, что всего не высказывает, многое только подразумевается и самое существенное как раз в том, о чем распространяться не положено. А отсюда следовало: спорить не надо, иначе придется обсуждать и то, что не подлежит огласке, — идите и выполняйте! Было время, когда такой прием действовал безошибочно, возражения гасли, не успев вспыхнуть: неизвестное смущало, — черт его знает, может, и имеются эти важные, но не высказанные открыто мотивы. Но в последнее время Вертушин с возмущением открывал, что становится трудно работать с сослуживцами, их не удовлетворяли его намека — они требовали доказательств. Менялись времена, а ему казалось, что подкапываются под его личный авторитет.

Особенно плохо складывались взаимоотношения Вертушина с руководителем группы металлургов Шелепой. Шелепа, приехавший в Ленинск всего два года назад, в выражениях стеснялся мало, был упрям и умел вносить страсть в обсуждение даже таких «проблем», как конструкция дверных ручек или окраска пола. Этот человек не терпел секретничанья. До Вертушина доходило, что в своем кругу Шелепа иначе и не называет его, как «верховный хранитель тайн». А после какого-то заседания Шелепа орал на строителей, принесших чертеж на согласование: