Сергей Снегов - Взрыв

Девушка задумалась над сводкой. Сводка была неважная — шахта не выполняла плана. Это продолжалось уже много дней, прорыв напластывался на прорыв, девушка не была тут виновата, помочь тоже не могла — она все же огорчалась, словно все это было ее виною и только от нее ждали помощи. Сосед, молодой, но уже лысый бухгалтер, обратился к ней. Она не услышала. Он покачал головой и усмехнулся: он уже привык к тому, что эта девушка, новый экономист-нормировщик шахты, терзает себя из-за пустяков. Сам он огорчался только по важным поводам — на каждый день хватало своих забот и мук: то перерасходовали месячный фонд по зарплате и банк тормозил финансирование, то отчет запаздывал на несколько суток, что грозило потерей премии, то баланс упрямо не сходился, и какую-нибудь треклятую копейку приходилось искать по всем проводкам. Бухгалтер был человек отзывчивый, он не удержался от добродушного совета:

— Бросьте, Маша, горевать над чужим горем — показатели не станут лучше, если даже вы заплачете над ними.

Она со вздохом ответила:

— Я понимаю, Николай Архипыч, но только очень они плохие, показатели этого месяца.

Бухгалтер пожал плечами — месяц был как месяц: за пять лет, проведенных на шахте, он видал и похуже времена. Конечно, крику будет на весь город, но когда же не кричат об их злосчастной седьмой шахте? Дай они завтра в два раза больше — этого тоже не хватит. Он повернулся к своим сотрудникам — второму бухгалтеру и счетоводам. В низенькой тесной комнатушке было шумно и душно: на площади в двадцать квадратных метров стояло три шкафа и пять столов. Особое тихое гудение проносилось над столами, специфический шум счетной работы, так же неотделимый от хорошо поставленной бухгалтерии, как грохот пневматических молотов неотделим от котельного цеха, — шум этот складывался из шелеста переворачиваемых листов, скрипа перьев, стука костяшек, приглушенных вопросов и ответов и бормотания про себя. Бухгалтерия работала напряженно, уже пятый день никто не уходил раньше десяти вечера, шла страда — месячный отчет.

Внезапно шум затих, все работавшие за столами оторвались от бумаг — в комнате появился новый человек. Это был рослый парень, на вид лет двадцати трех — двадцати четырех; лишь присмотревшись, можно было, пожалуй, дать ему и все двадцать восемь. Он был красив — серые настороженные глаза резко выделялись на худом, энергично очерченном лице, из-под заломленной на макушку кепки выбивались спутанные светлые волосы. На парне были новые хромовые сапоги, брюки военного коверкота тщательно разработанным напуском спускались на голенища, на плечи была наброшена, словно плащ, черная телогрейка. Это был Камушкин, начальник самого крупного участка шахты.

Он был не один, из-за его спины выглядывали два смеющихся парня. Одетые, как и он, в телогрейки, со сдвинутыми на макушку кепками, они шли за ним, словно телохранители.

— Как успехи, дорогие товарищи? — громко проговорил Камушкин. — Как сходится сальдо с бульдой? Самоотверженно выдавливаете рубль премии из копейки сокращения затрат? Или вцепились в пятирублевый перерасход и треплете его в тридцати трех отчетах?

Ребята, стоявшие за спиной Камушкина, громко захохотали. Бухгалтер поморщился — он предвидел неприятный разговор.

— Невозможный ты человек, Павел Николаевич! — сказал он сердито. — Каждого, кто на поверхности, стараешься обидеть, словно люди только те, что у тебя в штольне. Работаем, как другие, чего тут выискивать? А ты ищешь!

— Это потому, что искатель я, — подтвердил Камушкин. Он уселся около стола бухгалтера и удобно закинул ногу на ногу; парни молчаливо стали по бокам его стула. — Ищу вчерашний день с солнечным остатком — в отчетах обозначен, а в натуре не обнаружу. Ты не бледней, Комосов, сегодня дело не такое страшное — покажи-ка мне ведомость на зарплату по моему участку. В тот месяц ты моих ребят, особенно Сергея с Петей, — он кивнул головой на спутников, — крепко обидел, а я слишком поздно спохватился. Так как занятие это — после драки кулаками махать — малоэффективное, я решил в этом месяце заранее все разведать.

Бухгалтер встал и перегнулся к соседнему столу.

— Я бы мог отказать тебе, — заметил он, роясь в папках. — Просто ради мира — терпеть не могу твои всегдашние скандалы…

Пока он отыскивал ведомость, Камушкин повернулся к Маше. Он глядел на нее тем же насмешливым и любопытствующим взглядом, каким только что всматривался в раздраженного Комосова. Он неторопливо изучал ее лицо, волосы, кофточку, брошку на кофточке, словно не замечая, как неприятно ей это бесцеремонное разглядывание. Маша отвернулась, постаралась скрыть раздражение. Она догадывалась, что не только к Комосову пришел этот красивый, самоуверенный и грубый человек.