Сергей Снегов: Отрывок

Потом пошел мелкий сухой снег, фигуры прохожих возникали в белом сумраке, как тени, и полустертые пропадали среди неясно видневшихся домов. На повороте улицы, у линии железной дороги стоял закрытый магазин. Андрей смотрел на прохожих, взглядывал на часы. Стрелка ползла, как больная, — было всего десять часов. Время шло медленно — пока проходила минута, он успевал продумать десятки мыслей, видеть десятки образов. Его томило странное ощущение. Ему казалось, что все это уже было в его жизни и сейчас повторяется, лишь призрачно измененное в мелочах. Все было — и этот вечер, и такой необычный для Крайнего Севера густой снег, ровно падающий на землю, и черные лица домов с приглушенным сиянием окон, и даже эти согнутые, закутанные до глаз в теплые одежды, торопливо выплывающие из белого сумрака и торопливо пропадающие в нем одинокие фигуры прохожих. И сам он тоже уже стоял на этом месте, в парадной чужого дома. И его попеременно охватывали все те же чувства — отчаяние, тревога, восторг. Андрей знал, что это вздор, — ничего не было, ничто не повторялось. Но ему было приятно от этого чувства, он не хотел с ним расставаться.

Скоро свет в окнах погас — на электростанции, видимо, что-то случилось — и наступила черная темь, чуть-чуть освещенная мерцанием тихо падавшего снега. В темноте фигуры появлявшихся прохожих были еще спутанней, еще больше походили на унылые тени.

— Холодно! — сказал Андрей вслух и, только сказав это, почувствовал, что у него в валенках мерзнут пальцы.

Он затопал ногами, стараясь согреться, и тут же забыл об этом. А после из темноты выступил силуэт знакомой женской фигуры. Он торопился догнать ее, но парадная, где он прятался, была на другой стороне улицы — когда он поравнялся с женщиной, она уже пересекла железную дорогу и вступила на мост, висевший над Медвежьим ручьем.

— Здравствуй, Нина! — сказал он несмело, осторожно разглядывая ее.

. Она не повернула в его сторону головы, не ответила на приветствие. Он сдерживал шумно рвавшееся дыхание, старался шагать в лад с нею, рассматривал ее сбоку. Она была в беличьей шубке, в беличьей шапочке с длинными ушами, в меховых сапожках, отороченных белкой, — и серая, и молчаливая, тоже походила на тень, неслышно бредущую в тумане.

— Ты давно ждешь меня? — спросила она, не поворачивая головы.

— Нет, недавно, — ответил он неопределенно.

— Не лги! — сказала она гневно, обратив к нему сверкнувшие в темноте глаза. — Ты должен мне говорить правду.

— Я жду тебя около часу, — признался он.

Она снова отвернула голову и шла молча. В течение нескольких минут он слышал только скрипение сухого снега. Они проходили мимо черных домов, занесенных с северной и западной стороны до крыш снегом, и телеграфных столбов, превратившихся в снеговые курганы. Потом улица повернула налево, в сторону гор, и около двухэтажного дома, наглухо погребенного в снеговом холме, они остановились. В снегу был пробит оледеневший туннель для входа в дом, а вверху, поднимаясь прямо из снега, торчали трубы, выбрасывавшие светящийся в темноте дым, прорезанный острыми искрами. Она стояла, полускрывшись в туннеле, и глядела вниз, гладя беличьей рукавицей мех шубки.

— Нина, как ты себя чувствуешь? — спросил он, облизав схватившиеся на морозе губы.

— А как я должна себя чувствовать? Неужели ты не знаешь? — спросила она с гневом. — Меня иногда удивляет глупость твоих вопросов. Если бы ты был шестнадцатилетним мальчиком, то можно было бы допустить, что ты спрашиваешь по невежеству. Но ты должен сам знать. Я чувствую себя так, как должна чувствовать женщина, совершившая то, что я совершила. Тебя это устраивает?

Он молча смотрел в ее блестевшие в темноте глаза и чувствовал, что ему нужно оправдаться перед ней. И вместе с тем он знал, что любое его слово будет встречено гневом и укором. Он стоял и смотрел на нее. Он думал о том, что ей очень тяжело, что он в этом виноват и что в жизни его еще не было человека более дорогого, чем она.

— Чего ты молчишь? — спросила она резко.

— Я молчу оттого, что люблю тебя, Нина, — ответил он тихо.

Она зябко передернула плечами и вобрала голову в воротник шубки. На другой стороне улицы, свободной от снежных заносов, в окнах вспыхнул свет, и дома из угрюмых и черных стали обычными — светло-желтыми, легкими зданиями. На улице не было видно никого. Снег перестал валить, только мелкая, сверкавшая разноцветными огнями пыль еще наполняла воздух.