Сергей Снегов: Взрыв

Камушкин перелистывал широкую, как простыня, ведомость, оба парня жадно вглядывались в нее через его плечо. Найдя нужную строку, Камушкин удовлетворенно постучал по ней пальцем.

— Все? — неприязненно поинтересовался бухгалтер, протягивая руку за ведомостью. — На этот раз стекла бить не будешь?

— Ладно, ребята, топайте! — скомандовал Камушкин своим спутникам. — Главные наши претензии вроде учтены. — Он насмешливо улыбнулся. — Радуйся, Комосов, грозу пронесло. Теперь второе дельце — уже не к тебе.

Он пододвинул стул к Машиному столу. Парни удалились довольные. Камушкин сказал, положив руку на стол:

— Я на прошлой планерке обещал вам прийти ругаться. Сегодня выбрал часок. Не оправдываете наши шахтерские надежды, милая девушка.

— Меня зовут Скворцова, товарищ Камушкин, — холодно поправила Маша. — Не понимаю, о каких надеждах идет речь. Вы имеете в виду технические нормы?

— Именно, — подтвердил Камушкин. — Предшественник ваш, пусть земля ему будет комом, много дров наломал. Не один хороший шахтер по его милости жил на авансах, а в получку почти что в пустой ведомости расписывался. Кое-кто из молодых ребят по серости уже собирался поговорить с ним при случае без особой дипломатии. — Камушкин значительно показал кулак. — А такого производственного совещания, где бы его не разносили, я что-то и не припомню, Комосов тоже может подтвердить. — Камушкин полуобернулся к бухгалтеру; тот, не поднимая над столом лица, молча мотнул головой. — Вот уж не ожидали, что и вы по этой скверной дорожке пойдете.

Разговор более волновал Машу, чем она старалась показать. Здесь была загадка, она сама пыталась разгадать ее и не сумела — у нее не хватало ни опыта, ни знаний. Новые общесоюзные нормы выработки, недавно введенные на их шахте, соответствовали инструкциям, справочникам и ученым статьям, они опирались на солидные исследования и расчеты. А шахтерам они были не под силу, только немногие перевыполняли их. Рабочие ругали нормировщиков, обвиняя их в преднамеренном завышении норм. Маша чувствовала, что они совершают просчет, нельзя механически распространять общие положения на специфические условия Заполярья. Но изменить эти положения она не могла, такое изменение требовало строгого и точного обоснования, это дело было ей не по плечу.

Говорить обо всем этом Камушкину она не хотела. Как и многие администраторы, он стремился только к тому, чтобы рабочие его больше зарабатывали, а план спускали полегче. Скажи ему, что трудно выполнить норму, он всюду растрезвонит, что нормы берутся с потолка. Маша разостлала перед ним расчеты, доставшиеся ей от предшественника.

— Вот смотрите, товарищ Камушкин. Это — физикомеханические характеристики пород, ну, понимаете, их крепость, сопротивление на излом и разрыв, здесь — хронометражные данные, а вот это — сводки по другим шахтам Союза. Те же самые горные породы в других местах лучше разрабатываются, чем у нас, это главная странность. И еще одно: наш уголь — один из самых дорогих в стране. А если еще снизить нормы, как вы требуете, ведь он же золотым станет, уголь из нашей шахты!

Камушкин глядел не на бумаги, а на лицо Маши, он хмурился. Маша чувствовала, что он и не старается разобраться в существе ее объяснений, он их отвергал заранее. Она стала путаться и повторяться. Камушкин вдруг хлопнул рукой по бумагам и отодвинул их.

— Ладно, хватит! Не в коня корм — терпеть не могу карандашных расчетов. За столом оно получается, а вот с кайлом в- руках — не очень. Жаль, уголек в кабинете не добывается, а то бы весь Союз завтра же завалили. Вы, кстати, сами не думаете в шахту спуститься? Тот, что до вас сидел, штольни не уважал, ребята рассказывали — увидел как-то, что на него электровоз движется, и без памяти драпанул в темный ходок, чуть голову себе не разнес.

— Когда понадобится, и в шахту пойду, никого не спрошусь, — зло пообещала Маша, собирая бумаги.

— Спроситься придется, — спокойно возразил Камушкин. — Без разрешения в шахту теперь не пускают.

В коридоре прозвонили на обеденный перерыв. Маша первая встала и пошла к выходу. Камушкин, не поднимаясь, смотрел ей вслед. Она ощущала спиной его жесткие глаза, они подталкивали ее. Маша не удержалась и обернулась в дверях. Камушкин улыбался, он был доволен собой — казалось, он даже гордится тем, что сумел ее рассердить.

Когда все вышли, Камушкин снова подсел к столу бухгалтера. Комосов раскладывал на газете свой завтрак — хлеб, крутые яйца, сыр. Один из сотрудников просунул ему в дверь кружку кипятку. Комосов бросил в кружку заварку чая и сахар и пригласил Камушкину позавтракать; тот отказался.