Михаил Соколов - Искры

— Доменный… мартеновский первый… второй… прокатные четыреста… двести сорок… рельсобалочный стали… Рабочие собирают митинг… Александров… — читал он с невозмутимым видом и спросил: — Все понятно?

— Понятно… Вызывай Москву. Москву надо немедленно, — в который раз повторил Лука Матвеич.

Кошкин повернул голову к аппарату и опять монотонно стал читать депеши с соседних заводов и шахт:

— Русского общества… Петропавловская… Паромова… стали… Остальные решают… Идут митинги… Следующая передача через два часа… Чургин… Слышали? — вновь спросил он у Луки Матвеича.

— Слышал, все слышал, дорогой, но не слышу Москвы. Вы думаете связываться с Москвой? — теряя терпение, спросил Лука Матвеич и сел на угол стола.

Кошкин как бы вытянулся, тонкая, конопатая шея его стала длиннее, и, застыв в таком положении, он начал выстукивать позывные.

— Воронеж… Воронеж… Петя… Говорит Кошкин, говорит Анатолий… Жду голоса Москвы, родной… — выстукивал и вслух медленно выговаривал Кошкин, но никто ему из Воронежа не отвечал. Тогда, просидев у аппарата несколько долгих минут, он сел за другой аппарат и начал выстукивать, тихо говоря как бы сам с собой:

— Харьков… Харьков, Сергей… говорит Анатолий… Дай Москву. Умоляю дать Москву…

Лука Матвеич ждал, ждал и наконец пошел в Совет.

В городе шли митинги. Союз булочников собрал своих членов возле пекарни. Союз парикмахеров — возле центральной парикмахерской, социалисты-революционеры собрались в клубе инженеров. Ряшин и Кулагин выступали, где было какое-нибудь скопление народа, — возле городской бани, возле магазинов, на базаре. Анархисты появлялись всюду небольшими группами, читали свои листовки и, если никто не вступал с ними в споры, мирно исчезали.

По улицам, как шакалы, бродили члены «Союза русского народа», прислушивались, присматривались к ораторам и шипели:

— Бей жидов и анархистов!

На главной улице на них напали анархисты и избили в кровь.

Возле здания Совета шел митинг рабочих, но здесь были и служащие, и кустари, и мелкие торговцы, и даже гласные Городской думы. Лука Матвеич выступил с речью о забастовках на окружных заводах и шахтах и о задачах Советов В революции. После него говорили Рюмин, Ткаченко, Лавренев, а когда на табурет взобрался дед Струков, в толпе мелькнула голова в большой фуражке.

— Кошкин, — сказал Лука Матвеич и поднял руку, чтобы телеграфист увидел его. Но Кошкин и сам видел его и пробирался к трибуне.

— Да расступитесь вы, бога ради! Я важные сведения должен доставить Совету, — слышался его голос, однако люди стояли так плотно, что он не мог пробраться к Луке Матвеичу. Тогда он что было силы крикнул:

— Товарищи! Москва восстала! Идут бои с солдатами!

Дед Струков умолк, все стоявшие возле здания обернулись к Кошкину. Послышались голоса: «Кто сказал?», «Давай его на трибуну!» И площадь пришла в движение и зашумела, взволновалась, как море.

Несколькими часами позже приехали Вихряй и Вано Леонидзе и доставили два ящика винтовок и маузеров. Лука Матвеич собрал членов штаба дружин и доложил план нападения на город, потом развернул свою записную тетрадь на странице, озаглавленной им «Советы Ленина», и заговорил о способах ведения уличной борьбы.

В ночь на двенадцатое декабря началась сильная метель. Резкий, порывистый ветер приносил с севера колкий мелкий снег, гонял его по улицам, швырял в подворотни, бил в окна, и к полуночи поднялась над городом и над поселками такая вьюга, что в трех шагах ничего не было видно. Улицы опустели еще с вечера, дома закрылись, огоньки в окнах погасли, и только ветер один свистел всюду и все швырял снег и кружил его на улицах.

Лука Матвеич, выйдя во двор, прислушивался к шуму ветра и думал: «Хорошая ночь. Даже постовые полицейские, вероятно, попрятались…»

Вот в соседнем дворе звякнула щеколда, а в следующую секунду мелькнула тень и исчезла в метели. Потом еще мелькнула такая же тень и тоже исчезла, будто сквозь землю провалилась. «Так. Идут… Удастся ли?» — подумал Лука Матвеич и пошел в дом одеваться.

Леон стоял посреди комнаты, высокий, подтянутый, в ватной жакетке и в сапогах, и смотрел на фотографию Алены. Лука Матвеич подошел к нему, взял фотографию, повесил ее на место и сказал:

— Забудь о ней, сынок, давай собираться.

Он надел на себя маузер, положил в карманы обоймы с патронами. Потом подошел к Леону, взял его за руки и заговорил отечески участливо, с какой-то нежностью в голосе: