Михаил Соколов - Искры

Но силы реакции тоже не бездействовали… Полицмейстер стал спешно вербовать всякий сброд в «Союз русского народа» и создавать черные банды.

Происходило открытое размежевание сил. Каждая сторона готовилась к чему-то важному и решительному, торопилась, словно боялась упустить момент. И каждая сторона следила за противником.

Рюмин шел по городу и с любопытством посматривал по сторонам. На улицах слышались разговоры о собраниях, о событиях, о Югоринском совете.

Возле оружейного магазина было особенно оживленно. Какой-то охотник показывал только что купленное ружье крупному человеку в желтом кепи. Подойдя ближе, Рюмин узнал Ткаченко.

— Чок и чок-бор, кучность будет отличная, — говорил он, засматривая в стволы.

Из магазина вышли два молодца с ружьями подмышкой и боеприпасами в руках. Ткаченко спросил у них:

— Бернардт?

Молодчики переглянулись, посмотрели на свои ружья с длинными, как бы витыми стволами и пошли.

— Бернат, — ответил один из них.

Ткаченко достал из кармана портсигар, взял папиросу, а на крышке портсигара поставил две черточки.

— Санкюлоты, «золотая рота», а попросту — босота, — проговорил он.

Рюмин стоял позади него и думал: «Так. Черносотенцы водружаются, а члены комитета только записывают, сколько чего куплено». В это время один из рабочих, вышедших из магазина с ружьями, радостно окликнул его:

— Леонид Константинович! Какими судьбами?

Ткаченко обернулся и удивленно, но холодно спросил:

— Господин Рюмин?

Рюмин почувствовал себя так, как если бы ему дали пощечину, но стерпел и протянул ему руку.

— Здравствуйте… Я думал, вы только регистрируете чужие покупки, а вы, оказывается…

Подошли Щелоков, Данила Подгорный и трое рабочих. Все были с ружьями, с боеприпасами, с охотничьими сетками. Рюмина окружили, засыпали вопросами, но Ткаченко так строго посмотрел на всех, что сразу наступила тишина и каждый поспешил удалиться.

И Рюмин опять почувствовал себя униженным, но подавил в себе обиду и спросил:

— Завод работает?

— Вчера начал. Локаут был у нас.

— Снят?

— Сняли, явочным порядком.

— Леон в городе?

Ткаченко промолчал.

Рюмин поправил очки, стряхнул с форменной шипели снежинки и, попрощавшись, ушел. А Ткаченко посмотрел ему вслед, вздохнул и, увидев вышедших из магазина черносотенцев с ружьями в руках, сделал на портсигаре еще две черточки. «Десять человек, десять ружей, двадцать стволов. Здорово, черти, раскупают», — подумал он.

Чувство стыда и досады охватило Рюмина, и ему уже не хотелось идти к Леону. «Все равно не поверят, не поймут, не примут. А я ехал к своим близким, к друзьям», — думал он и уже раскаивался, что вернулся в Югоринск. До этого он все время был в Петербурге, дома. Отец, министерский чиновник, к его изумлению, не корил его, узнав о революционной работе, а брат сказал насмешливо: «Значит, струсил? Напрасно. Сейчас в оппозиции находятся даже такие люди, как князь Мещерский, Трубецкой, даже Святополк-Мирский».

В столице революционные события захватывали все слои интеллигенции, а социал-демократ инженер Рюмин не находил места и занятия. Целыми днями он бродил по берегу Невы, где когда-то гулял со студентами-друзьями, и, как и тогда, думал о том, что делать. Мысль о том, что он стал дезертиром в самый решающий момент революции, стала непереносимой. Он пошел в Петербургский совет и встретил там Луку Матвеича.

И вот он приехал в Югоринск и блуждал по городу, не решаясь идти в Совет, к Леону. Так, исколесив несколько улиц, Рюмин пришел к начальнику доменного цеха и попросил работы.

— Надеюсь, поливать чугун не будем? — шутливо спросил начальник цеха.

— Не будем, — ответил Рюмин. — Если директор не пожелает, разумеется.

— О, директор стал теперь шелковый!

Рюмин оформил поступление и пошел к Леону.

Возле здания чайной было людно и шумно. Слышались бойкие голоса подростков, носивших подмышкой газеты.

— Самые последние новости!

— Статья Ленина про революцию!

— Свежий «Бюллетень» Совета! — выкрикивали они, размахивая газетами.

Рабочие покупали газеты, «Бюллетень», платили деньги и не брали сдачи.

— В фонд Совета пущай идут, — говорили они.

Ткаченко, держа в руках газету, стоял в кругу рабочих и громко читал:

— «Развязка приближается. Новое политическое положение обрисовывается с поразительной, только революционным эпохам свойственной, быстротой. Правительство стало уступать на словах и начало тотчас готовить наступление на деле. За обещаниями конституции последовали самые дикие и безобразные насилия как бы нарочито для того, чтобы еще нагляднее представить народу все реальное значение реальной власти самодержавия. Противоречие между посулами, словами, бумажками и — действительностью стало бесконечно ощутительнее. События стали давать великолепное подтверждение той истине, о которой мы давно уже твердили и всегда будем твердить читателям: пока не свергнута фактическая власть царизма, до тех пор все его уступки., вплоть даже до „учредительного“ собрания, — один призрак, мираж, отвод глаз».