Александр Бурмистров - Начало

— Так не должно произойти, Витек, — прерываю я его, сам не веря в свои слова, понимая правоту моего доброго верного друга.

— Так произойдет, Сергей, — с неожиданной твердостью говорит Витек. — И к этому надо привыкать понемногу.

Я молчу. Витек тоже замолкает. Речка у наших ног, пробираясь между камней, журчит, переливается на одной и той же светлой хрустальной ноте.

— А знаешь… любопытно все-таки, — произносит Витек, и голос его меняется, становится, как всегда, доверчивым и открытым. — Закончу я училище и стану машинистом. И однажды вдруг окажется, что я повезу тебя в своем поезде и где-нибудь на большой станции, когда ты соизволишь выйти из вагона, чтобы немного размяться, — я увижу тебя… Подойду к тебе в своем черном форменном костюме и в фуражке с синим околышем и скажу: «А ведь теперь не ты меня, а я тебя везу… Поглядывай в окошко и не забывай об этом!» Интересно, правда?

— Интересно, — неуверенно говорю я.

— Или вот Лариса… — Витек явно увлекся, и я доволен, что он ушел в сторону от своих мрачных предчувствий. — Представляешь, какая она будет?.. Выйдет замуж за какого-нибудь солидного знаменитого человека и станет этакой дамой. Красивой и недоступной… И, может быть, у нее будут дети. Представляешь, дети? У Ларисы… нашей Ларисы.

Витек глядит на меня широко раскрытыми глазами, будто впервые подумал о подобном и, подумав, поразился своим мыслям.

— Только она, наверно, за тебя выйдет замуж, — неожиданно говорит он.

— За меня?

— За кого же еще! Она с тебя глаз не сводит.

— Ерунду говоришь, Витек.

— Вовсе не ерунда… Так должно быть. Ну, может, не сразу… а через несколько лет.

— Спасибо, утешил, — говорю я. — Хоть отсрочку даешь.

В это время из глубины леса доносится зовущий меня голос Ларисы. Она словно почувствовала, что мы говорим о ней.

— Видишь… она без тебя и полчаса побыть не может, — говорит Витек. — Иди… я здесь побуду.

Я оставляю Витька одного возле речки и сквозь заросли кустов пробираюсь в сторону умолкнувшего голоса Ларисы.

Я нахожу ее на какой-то поляне с букетом розовато-синих прострелов, серебристые, покрытые пушком стебли которых напоминают мохнатых шмелей. Держа букет в обеих руках, Лариса ждет, когда я преодолею последние метры разделяющего нас расстояния.

В глазах ее растерянность и тревога.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю.

— Да, случилось, — говорит Лариса. — Захотела тебя видеть. Захотела, чтобы ты был рядом.

Она вдруг делает шаг ко мне, и я встречаю ее неожиданное движение. Привлекаю ее к себе вместе с цветами. Цветы падают из ее разжавшихся рук. Она прижимается ко мне и замирает, испуганная, беззащитная, ждущая. Я целую ее в лоб, в щеки, в губы, и она отвечает мне быстрыми, жадными, обжигающими поцелуями.

Я не понимаю, не хочу понимать, что происходит со мной, что происходит с нами. Все исчезает вокруг меня — поляна, деревья, небо. Остается одна только Лариса. Только ее руки и губы. Только ее желание, радость, надежда. И нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Есть только миг, бесконечный миг, ослепление.

Лариса, словно опомнившись, отстраняется.

— Цветы, — говорит она встревоженно. — Мы топчем цветы.

И она торопливо подбирает серебристые, с розовато-синими колокольчиками стебли прострелов, соединяя их в новый букет. А когда выпрямляется, повернувшись ко мне, я говорю ей:

— Ты сумасшедшая.

— Я знаю это, — говорит Лариса и вызывающе встряхивает рыжими волосами, как бы вспомнив, наконец, об их существовании.

И вот он приходит этот день. Самый печальный и самый радостный, единственный в непрерывной череде других, обыкновенных дней — день прощания с затянувшимся детством.

Первый раз-я иду в школу без своей ученической сумки. Я иду в школу с цветами. Три огромных пиона в моей руке (розовый, алый и темно-бордовый) вместо учебников и тетрадей. Я сам выбирал их в теплице, именно три (законченность) и разных оттенков (многообразие). Стебли пионов завернуты в целлофан. Открыто, свободно только пышное махровое буйство душистых лепестков.

Я выхожу из дома раньше обычного. Иду знакомой улицей, потом переулком, заросшим лопухами и крапивой. Выхожу на берег Юрюзани, сажусь на бревно возле последнего, приблизившегося к обрыву огорода — здесь мы обычно встречаемся с Витьком, прежде чем идти в город.

Подо мной Юрюзань. Сверху незаметно ее течение, и река кажется неподвижной — голубая лента, вплетенная в простор зеленой долины. На противоположном берегу, в коллективных садах, цветут яблони. А может быть, над садами поднимаются бело-розовые клубы дыма. Или облака ночью упали на землю и не захотели подняться в синюю пустоту неба, так и остались лежать за заборами, удивляя людей своей девственной белизной.