Александр Бурмистров - Дневник отца Антихриста

Передо мной лежит обычная ученическая общая тетрадь, на обложке которой крупная надпись – ДНЕВНИК ЭРОТОНАВТА.

Сначала, видимо, было только одно слово – «дневник», написанное красивыми печатными буквами, как на чертеже. Приписка «эротонавта» тоже написана печатными буквами, но не совсем старательно, да и другими чернилами, то есть автор сделал её позже. А может быть, и не автор.

На первой внутренней странице всего одна надпись, выполненная каллиграфическим почерком: « Я продал душу дьяволу, но не вижу в этом ни одного минуса. И ничего менять в своей жизни не собираюсь». Внизу приписка: «Почему продал? Подарил…»

Вы когда-нибудь держали в руках чужие дневники, читали их? От них веет печалью. Они похожи либо на диагноз, либо на анализ самовскрытия и самооправдания, либо на могильный памятник с длинной-длинной эпитафией себе. Автор, конечно же, рассчитывает на бессмертие: мол, плоть моя сгниёт, а этот текст – свидетельство моей жизни – останется. Но этот текст – никому не нужный и не интересный – нередко оказывается в мусорном контейнере.

У «Дневника эротонавта», видимо, совсем другая судьба. Не знаю, во что я себя ввергаю как редактор журнала, но твёрдо решил опубликовать его. Даже если некоторые читатели и критики будут язвительно цитировать мои же слова о мусорном контейнере. Даже если Церковь ополчится на наше издание… И ещё хочу предупредить читателей, что как автор ни старался, ему не удалось избежать откровенной физиологии и порнографии. Впрочем, что ещё ожидать от эротонавта?

Дневник публикуется без изменений и сокращений, лишь кое-где я сделал свои вставки-пояснения: они выделены отступом, как текст, который вы сейчас читаете. Конечно, в тексте встречаются некоторые огрехи: повторы, нагромождение местоимений и глагола «быть», прочие вещи, которые обычно подчищаются. Но в данном случае я закрывал на это глаза. Потому что передо мной не просто дневник, а документ, своеобразная стенограмма жизни человека, попавшего в капкан. Впрочем, автор довольно интересен и в литературном плане, особенно это видно по текстам, которые в дневнике идут с заголовками и которые написаны словно в другом измерении, причём, одни без исправлений (явно переписаны с черновика), другие рождаются как бы на наших глазах.

Я не знаю лично автора дневника. Тетрадь эту мне принесла молодая женщина, которая назвала себя Ксенией. Вот она-то как раз автора по имени Григорий знала очень хорошо.

Как только её увидел, понял, что эта женщина не склонна к пустословию. В связи с этим или нет, она показалась мне совершенно не живой, не сексуальной. То есть ни в походке, ни в её глазах, ни в повороте головы не было ни капли кокетства. В её взгляде отсутствовала гибкость, упругость. И фразы она произносила отрывисто, как будто делила свою речь на порции, словно робот. Это, как правило, дисциплинирует собеседника, держит его на дистанции, не даёт расслабиться.

Что ещё можно сказать о ней как о женщине? Невысокого роста, полные ноги, маленькая грудь (в смысле, и грудная клетка тоже), большая голова с прямыми, как у монашки, тёмными волосами. Но всё это настолько гармонично сочеталось с её манерой держаться и говорить, что, например, будь у неё большая грудь, это бы всё испортило…

В общем, она оставила мне дневник, предупредила, что зайдёт через неделю, и попросила пока никому, даже самым близким людям, не рассказывать о ней и о дневнике. «Мы вам доверяем, – сказала она перед самым уходом. – Больше некому». Слово «мы» меня несколько насторожило…

Во время нашей второй встречи мы проговорили больше часа. Ксения рассказала и о себе, и о Григории, дала другие пояснения к тексту по моей просьбе (они также выделены отступом). Она была, пожалуй, не менее откровенной, чем автор дневника в своих записях. Впрочем, в тексте Ксения постоянно упоминается, и для неё не было смысла что-то скрывать после того, как я прочитал дневник. Но всё равно её откровение я воспринял как последнее слово перед шагом в пропасть. А быть такой решительной в пустоте, в безнадёжности – это… Хочется вслед за Гамлетом произнести: «Бедный Йорик»… Почти физически чувствовалось, что её окружает холодная пустота, даже когда она говорила «мы». И я был для неё пустым местом, вернее, человеком с единственной функцией – публиковать тексты в журнале.