Борис Володин - Я встану справа

— Нет, — сказал Шарифов, — не лучше.

— Надежда Сергеевна приедет?

— Ответа не получил еще.

Помолчали.

— Приедет, — хрипло сказала Лида. — Я знаю.

Он уже различал ее лицо. Глаза у Лиды блестели, как стеклянные. Он сперва не понял почему.

— Иногда хочется, чтобы не приехала, — совсем тихо сказала она. — Захочу и тут же понимаю, что хотеть ни к чему.

Шарифов не ответил. Тогда она спросила:

— Вы на суд поедете завтра?

— Завтра.

— Знаю… Все знают. Не будь я в этой комнате, и не попрощались бы. Вы искать не станете.

Потом оба снова молчали. Долго. Минут двадцать. Пока санитарка не забарабанила в стекло:

— Лидушка! Лида! Хирург зовет. Аппендицит оперировать.

— Вы здесь подождете или не увидимся? — спросила Лида.

Шарифов подумал: «А зачем видеться?» — но сказал: — Увидишь. Ночь светлая.

— Ладно. — Лида стала надевать халат, висевший на гвоздике у двери. — Только много ждать придется. Он… новый-то хирург… медленно оперирует.

Полтора года назад — нет, почти два — он с Лидой тоже так вот неожиданно встретился. Как раз в ту самую первую, заветную ночь, когда он вышел от Нади.

Они тогда решили, что оставаться ему до утра еще неудобно. А заставить себя пойти в пустую комнату с табличкой «Канцелярiя» на двери он никак не мог. Ночь была холодной, а он бродил бесцельно по темному мокрому двору все время поглядывая на окно бывшей амбулатории, где все еще горел зеленоватый огонь. Он ходил счастливый и думал, что Надя тоже не спит.

Дверь больницы открылась в ту минуту, когда Шарифов стоял напротив крыльца. Лида вышла и удивленно уставилась на него:

— Владимир Платонович? Что это вы?

— Я?.. Так… — Он молчал, и, ему казалось, молчал слишком долго. — Больного хочу посмотреть… которого оперировали. (Это Надя оперировала парня с аппендицитом, пока Шарифов купался в одежде вместе с конем.)

— Да что смотреть… Я ему в двенадцать промедол дала, Надежда Сергеевна назначила. Спит, наверное.

— Разве вы сегодня дежурите?

— Клава. У нее голова разболелась. Я ее подменила. Все равно торчала бы здесь из-за стерилизации. Посидеть хочу на воздухе… Чего мне не подменить? Бессемейная. И кавалеры меня не ждут. Так и будешь вековухой… — Лида постелила на ступеньках газету. — Спать идите. Что вы все беспокоитесь? Уж надо бы доктору Саниной беспокоиться — ее больной… — сказала она с неприязнью, взглянула на освещенное Надино окно, а потом с удивлением в лицо Шарифова.

Ему стало неловко: «По-дурацки все это выглядит! Как неудобно!»

— Я все-таки пойду посмотрю его, — сказал он.

Лида попыталась встать.

— Не надо, Лидочка, я сам… Я один пойду.

Она что-то невнятно пробормотала.

— Что вы? — спросил Шарифов.

— Как хотите, говорю. — Лида отвернулась.

«Хорошо еще, что встретилась только Лида, — думал он тогда, поднимаясь на второй этаж в хирургическое. — Хорошо, что еще не встретилась Кумашенская…»

Оперированный парень морщился во сне, тихонько охал. Когда его взяли за руку, чтобы пощупать пульс, открыл глаза.

— Больно?

— Вроде бы…

— Пройдет к утру… Спится?

— Дали мне чего-то… Дремлю…

Шарифов посмотрел историю болезни. Надя не переписала в нее ход операции…

Он все не знал, куда ему деть себя, и спустился вниз. В окно кабинета падал свет с крыльца. Не зажигая лампы, Шарифов подошел и бесшумно открыл раму. Ветер тут же смахнул на пол с подоконника бумажку. Шарифов услышал тихие звуки, словно кто-то плакал… Нет, это не плакали. Лида сидела на ступеньках и пела вполголоса. Свет из полуоткрытой двери падал на ссутуленные плечи.

— Ох, — вздохнула она и протянула снова: — «Подарил…»

Лида замолчала. Шарифов решил, что песня уже кончилась. Но Лида вдруг тихо повторила: «Да терять…» — и запела дальше. Шарифов осторожно сел на подоконник и старался не шуметь, чтобы расслышать все слова.

«Улестил…» — с горечью не пропела, а как-то сказала она, сохранив мелодию, и снова затянула:

«А зачем ему уезжать? — вдруг подумал тогда Шарифов и тут же рассердился на себя: — Песню портишь, дурень! Слушай!» И думал: «Глупо! Никак не могу собрать мысли! А вот Лида поет. У нее мысли собраны. У нее что-то на душе».