Юрий Нагибин: Река Гераклита

— Брависсимо, великий Рахманинов!

Этот крик подхватили идущий к закату чародей Иосиф Гофман и тот, кому предстоит занять трон Рахманинова, — Владимир Горовиц.

По залу разносились имена лучших людей века:

— Томас Манн!.. Ремарк!.. Бруно Вальтер!.. Орманди!.. Крейслер!.. Бруно Франк!.. Синклер Льюис!.. Стравинский!.. Теодор Драйзер!.. Добужинский!.. Яша Хейфиц!.. Генрих Манн!.. Шёнберг!..

Эти имена расколдовали зал. Простым американцам стало стыдно за свое равнодушие и подчиненность кем-то искусственно нагнетенному холоду. Овация разливалась сверху вниз. Наконец дрогнули снобы.

В первом ряду партера поднялся человек с усами и подусниками, с такой выправкой и орлиным взглядом, что невольно безукоризненный фрак представился генеральским мундиром. И голосом, кидавшим войска на кинжальный огонь, рявкнул:

— Слава!

И, услышав голос отца-командира, несколько бравой выправки мужчин подняли руки кверху и захлопали так, как некогда хлопали разве что Кшесинской. Они пролили немало русской крови на полях гражданской войны, но отказывали в этом праве чужеземцам.

Пролетев через зал, к ногам Рахманинова упал роскошный букет белой сирени. Он нагнулся, схватился за поясницу, ощутив режущую боль, но пересилил себя и с букетом в руках выпрямился.

Когда он проходил в артистическую уборную, то заметил интервьюера, ведущего музыкальную колонку в «Нью-Йорк таймсе»…

— Вы можете дать мое заявление в вашей газете?

Тот молча вынул записную книжку.

Подскочил импресарио, приветствовал Рахманинова почтительно-шуточным поклоном.

— Признаюсь, вы победили… Но как бы это не оказалась пиррова победа.

— Вас ждут серьезные испытания, — вскользь бросил Рахманинов и — корреспонденту: — Пишите! «Весь сбор от моих концертов пойдет в Фонд Красной Армии. Я призываю своих соотечественников, живущих в Америке, всех честных американцев и всех людей доброй воли оказывать посильную помощь воинам Красной Армии, отстаивающим Сталинград».

— Ну и характер! — пробормотал импресарио.

— Благодарю вас, — сказал журналист. — Больше ничего не будет?

— Все остальное не важно, — улыбнулся Рахманинов.

Вбежала Наталия Александровна, упала ему на шею.

— Сережа, какой триумф!

Он вручил ей букет белой сирени.

— Фея сирени вернулась.

— Всем уже известно ее имя. Это Федюшин — генеральный консул Советского Союза.

— Какой прекрасный жест! — растроганно произнес Рахманинов.

— Сережа, почему ты схватился за поясницу? — притемнилась Наталия Александровна.

— В самом деле? Я и не заметил…

На другой день, по пути на репетицию, Рахманинов подъехал к бензоколонке заправиться. Пока старый неуклюжий заправщик возился со шлангом, он достал газету, развернул и почти сразу наткнулся на свой портрет и набранное крупным шрифтом обращение.

Неторопливый заправщик отнял шланг, подошел к машине спереди, мазнул тряпкой по лобовому стеклу и сунулся в кабину за платой.

Рахманинов отсчитал несколько монет, но, получив деньги, заправщик не торопился отойти от машины. Он будто изучал лицо Рахманинова.

— Мистер Рахманинофф? — спросил он хрипло.

— Да.

Тот протянул грязную, воняющую бензином руку.

— Вы — человек, мистер Рахманинофф!

И композитор с истинным удовольствием ответил на крепкое рукопожатие старого американца.

— Ну и рука у вас — ого! — добродушно восхитился тот.

Ранние заморозки уже прихватили Волгу ледком у берегов. Над темной, мрачной водой простирался рваный силуэт разрушенного Сталинграда. По всей длине вытянувшегося вдоль Волги города вздымались клубы черного дыма, било пламя, вскипали фонтаны земли и щебня — противник безостановочно обстреливал и бомбил город, точнее, ту узкую полосу, что еще осталась в руках советских войск.

На срезе скалы сделана надпись белым: «Здесь встали насмерть гвардейцы Родимцева».

К этой скале тянул баржу маленький задышливый катерок. Он напрягался изо всех своих скудных силенок, к тому же путь ему затрудняли отколовшиеся от берега куски льда.

— Проскочим? — обратился капитан к своему помощнику.

Капитан молод, один глаз закрыт черной повязкой, но морская фуражка с крабом сидела лихо на курчавой голове, а на кителе — орден Красной Звезды. Молодой капитан успел изведать и другую войну. Его помощник стар, морщинист, одет в защитного цвета ватник, такие же брюки, сильно промасленные, местами прожженные, кирзовые сапоги, на голове ушанка. Лишь по глазам, темным и непогасшим, в нем можно узнать Ивана. Жизнь прошлась по этому человеку не колесом даже, а танковой гусеницей.