Олесь Донченко: Золотая медаль

Автобус остановился у переправы. Река была широкая и полноводная. У берега стоял паром — две большие лодки с настланными на них досками. На холмах противоположного берега белели в гуще садов дома.

Юрий Юрьевич первым прыгнул на паром и подал руку Надежде Филипповне. За ним начали прыгать другие. Звонко застучали каблуки на деревянном помосте. Виктор и Саша Нестеренко взялись за длинные жерди и погрузили их в воду.

— Взя-ли-и! Вместе! Еще раз! — запел Виктор, налегая грудью на жердь и отталкиваясь ею от дна. — Вовка, ты как там рулишь? Налево давай! Ну, что за друг! Ему говорят — «цоб», а он — «цабе!»

Вова Мороз, стоящий на корме и обеими руками удерживающий грубо сколоченный деревянный руль, тут же понял всю немудрую механику руления. Вода зашумела, запенилась, паром медленно тронул вперед.

— Со скоростью архиерея, едущего на велосипеде! — засмеялся Олег Денисович. — Помните, у Чехова?

Он подошел к Вове и начал ему помогать. Рулить был тяжело, Олег Денисович положил просто на помост свой новенький белый картуз, в котором был похож на капитана, и русые волосы сбилось ему на лоб.

Паром с тупым толчком ткнулся в песчаный берег.

Место для пикника выбрали у подножия горы, в лесу, где река делала крутой изгиб. Все вдруг замолкли, пораженные тишиной, которая, казалось, дрожала в воздухе, как туго натянутая струна. Притронься к ней звуком — и она ахнет в ответ тысячеголосым эхом, подхватит, понесет, убаюкает. Только далеко где-то на опушке грустно куковала кукушка и какая-то птичка устало допевала свою песенку. Над водой столбом играли комары.

Розовый отсвет на поверхности реки все больше темнел. Где-то на горе еще догорал луч, а здесь, под горой, уже властно надвигались сумерки. Они шли из чащи и несли с собой могучую волну влажных ароматов вечернего леса. На застывшей воде разбегались легкие круги от чуть слышных всплесков верховодок, хватающих мошек. Лесная чаща на противоположном берегу казалась уже совсем темной стеной. Бесшумно проплыла лодка со стожком травы. Дедушка стоял на корме с веслом. В последний раз обозвалась кукушка и затихла.

На крутом берегу, просто на траве, уже были расстелены скатерти и выставлены закуски. Вспоминая пионерские походы, молодежь отправилась собирать хворост. По лесу покатилась звонкая перекличка, и тишина разом звякнула, ойкнула, рассыпалась стеклянными осколками…

Ужинали при свете огромного костра, багровыми бликами танцующего на воде. Было много веселой суеты, шуток, песен.

Саша Нестеренко, которому в автобусе не посчастливилось сесть рядом с Марийкой, сейчас набрался смелости, подошел и сел за ее спиной так близко, что Марийка слышала его дыхание, когда он старательно выводил:

— Тебе что, — спросила Марийка, — неудобно возле Олега Денисовича?

— Не совсем. Возле тебя удобнее.

— А может, возле меня место уже занято? — И в ее голосе неожиданно для нее самой прозвучало нескрываемое лукавство.

Саша вдруг растерялся:

— Извини, я же не знал…

Он хотел уйти, но Марийка придержала его за руку:

— Да подожди! Вот сколько мы с тобой учились в одном классе, а как-то не приходилось нам поговорить вдвоем.

— Не было общих интересов, — вздохнул Нестеренко. — Ты же в астрономы нацеливалась, а я, как решил, что пойду по медицинской линии, так и до конца десятилетки…

— Ну, общие интересы у нас были, — сказала Марийка, — а только…

— Только ты не обращала на меня надлежащего внимания…

Марийка снова засмеялась:

— Надлежащего внимания! Вот как! Кстати, какие ты «посторонние» книги читал во время уроков?

— Я же не только во время уроков. Я всегда читаю, книги брал в двух библиотеках. Последняя, какую я прочитал, — «Обрыв» Гончарова. Это уже второй раз. Из медицины тоже читаю, «Хирургию», например. Страшная книжка, и такая, знаешь… Как это сказать?

— Феноменальная?

— Вот, вот, — обрадовался Саша, не замечая Марииной иронии. — Тянет к себе. А ты какую последнюю книжку прочитала?

Юля Жукова подбросила в костер хвороста. Пламя на минуту уменьшилось, ударило густым дымом, сквозь него пробивались золотые змейки, и вдруг загоготало, рванулось вверх, взорвалось искрами. Хворост затрещал, огонь то и дело менялся — он то выигрывал красными, словно зловещими, языками, то вдруг становился ясно-желтым, то вихрился синими кудрями.

Освещенная мигающим пламенем, на берегу стояла Варя Лукашевич. Далеко над заснувшей рекой разлегся ее голос: