Алексей Першин - Не измени себе

— Но за такое же… Клевета ведь уголовно наказуема, как я понимаю…

— Это все потом, потом вы будете доказывать, что тот тип оклеветал вас. Ученый же совет обязан проверить. А на это необходимо определенное время… Провокация на то и провокация. Она рассчитана на мгновенный шок, на растерянность людей, привыкших к солидному и деловому обсуждению представленной работы.

— А ведь и в самом деле — милицию не позовешь.

Дроздов, не испытывая ни волнения, ни тем более страха, с интересом и любопытством всматривался в зал; большую часть из этих людей он знал — кого по фамилии, кого в лицо, кого и очень хорошо: с одними он был в добрых отношениях, с другими он расходился по каким-либо вопросам, но даже мысли не допускал, чтобы кто-то из присутствующих, с кем он расходился во взглядах, мог совершить подлость, подобную той, о какой говорил профессор Резников. Они могут подвергнуть сомнению определенные положения его работы, найти какие-то ошибки, неточности, случалось, находились так называемые «ловители блох», которым страсть как хотелось услышать в конце заседания, что автор учтет замечания таких-то и таких-то и несомненно внесет соответствующие поправки.

Но кому нужно подвергнуть сомнению всю диссертацию, главное, с каких позиций могут ее отвергать? Может, зря вообще поднял тревогу Николай Афанасьевич?

Борис еще раз окинул взглядом зал и вдруг увидел Павла Зыкова. Не может быть, чтобы Пашка! Старого земляка своего он видел около года назад, в горкоме партии, столкнулись при выходе из зала, где проходило заседание партийного актива. Зыков тогда удивленно и неприязненно уставился на него и снисходительно спросил:

— А ты-то как здесь очутился?

Снисходительность в его тоне была столь явной и подчеркнутой, что Борису хотелось просто не заметить этой выходки, он ответил, призвав на помощь всю свою выдержку:

— Пригласили. Потому и оказался здесь.

— Неужели персонально пригласили? — съязвил Зыков.

— А почему и нет, Пашку Зыкова приглашают, а я чем хуже?

— Для кого Пашка, а для кого и Павлом Порфирьевичем довожусь.

— Для меня ты всегда был Пашкой, Пашкой и останешься.

Борис не хотел дерзить, просто надо было напомнить Зыкову, что перед ним, Дроздовым, не стоит ему гоношиться. Но Зыков обиделся, повернул в сторону буфета, что-то буркнул, обернувшись, Борису. Что — Борис так и не понял, обескураженный, он смотрел вслед удалявшемуся товарищу, теперь уже твердо определившемуся в звании «бывшего». В конце заседания Зыков разыскал его, начал что-то объяснять извиняющимся тоном, но тут проходивший мимо секретарь горкома Алексей Георгиевич Смирнов, вдруг заметив Дроздова, устремился к нему с протянутой рукой, уже издали громко говоря:

— Борис Андреич, вы побиваете все рекорды. Поздравляю вас от всей души.

— Не понимаю, Алексей Георгич, — опешил Дроздов, и в самом деле не понимавший, с чем поздравляет его Смирнов.

— Он не понимает! Второй вуз как орех раскусывает и не понимает.

— Так я же вынужден техническим заняться… Дипломную где-то поприжали… Вот и попросил разрешения досдать разницу в предметах.

Секретарь выставил вперед обе ладони, как бы защищаясь ими от слов собеседника.

— Ну, вы-то уж мне не пойте лазаря. Хорошо понимаю, что такое «досдать». В мыле небось пребываешь днями и ночами… И с дипломной все образуется. Словом, поздравляю. Я рад, что жизнь подправила ваше критическое отношение к диплому.

— А я не изменил ни себе, ни своему слову. С заводом не думаю расставаться.

Смирнов усмешливо глянул в глаза Дроздову. Чувствовалось, многое хотелось ему сказать, да обстановка явно тому не соответствовала. Он лишь слегка встряхнул Дроздова за плечи, мягко улыбнулся:

— Мне уже приходилось слышать заявления некоторых товарищей… Приходилось или не приходилось?

— Ну и что из того? Жизнь корректирует наши намерения…

— Вот-вот. И я о том же. Жизнь — великая штука. Заставляет быть активным и думать напряженно. Думать и делать правильные выводы. Так, Борис Андреич?

Павел Зыков не пропустил ни слова из этого разговора. Кто такой Смирнов, он хорошо знал, запомнил Алексея Георгиевича еще по Германии. Сегодня он был одним из руководителей этого авторитетного собрания. И так запросто говорил с Дроздовым!

От пренебрежения Зыкова не осталось и следа, он превратился в лучшего друга Дроздова, который тем только и занимался, что думал о благополучии товарища.

Кто-то позвал Дроздова, и он с радостью прервал разговор со своим «заботливым» товарищем. На прощанье бросил: