Ольга Туманова - Убийство в стиле эссе

Ляхов осторожно повесил полотенце и медленно, стараясь ничего в себе не тряхнуть, пошлепал к письменному столу.

Как ни старалась Валентина убедить мужа в непричастности к истории романа, Владимир Иларионович чувствовал себя соучастником преступления.

Кто автор романа? Кто автор того рекомендательного письма, что он, Першин, переслал Фаине, запустив маховик признания автора? Автора - преступника? И письмо ему, Першину, как мальчишке, как сосунку, прислал под чужой подписью автор романа? Кто? Преступник прислал ему, Першину, письмо, сыграв на струнах его души, как на заурядной трехрядке?

Першин хотел видеть автора где угодно, только не в своей редакции. То он решал, что автор романа очередной компилятор - милиционер, что пишет по материалам дел. Вот тебе и объяснение привязанности к деталям. Ведь детали путь к разгадке убийства. Впрочем, много они раскрывают тех убийств, все больше в детективах да сериалах. Но и в романе убийца не найден. Великолепно. Какой подтекст: Нет! Милиционер - сочинитель не оставил бы преступление нераскрытым. Да какой милиционер. Язык романа литературный, причем, нарочито, подчеркнуто литературный. Автор романа - литератор, и от этой данности не уйти.

И все же Владимир Иларионович встретился со знакомым следователем. Но тот на вопрос, кого из его коллег могло, как писателя, заинтересовать убийство публициста Якушева, отмахнулся пренебрежительно: очередное квартирное ограбление, каких тысячи каждые сутки; если оно и имело некоторый резонанс, так лишь потому, что старик был популярным в прошлом публицистом да был известен в определенных кругах, как коллекционер золотых монет. "Монеты и не найдены, - как великую тайну шепнул следователь, но тут же добавил обычным тоном, - хотя старик мог и продать монеты"

- А контакты? - спросил Владимир Иларионович. - Установлены?

- Да так: - следователь поморщился. - В квартире найдена масса рукописей. Одна из комнат - склад макулатуры. Видимо, надеялись на протекцию, на рецензию, но рукописи, похоже, Якушев не раскрывал. Лежат стопками под слоем пыли.

- А: чьи рукописи? - спросил Першин, желая и опасаясь услышать ответ.

- Да разные. Сотни. Проверяем. Но, все так: Публика несерьезная.

- Но у вас такая техника! Говорят, по пылинке можно портрет составить, настаивал Першин.

Следователь лишь рукой махнул: преступлений - тьма, а денег - ноль.

Провожая Першина до дверей, следователь напоследок хмыкнул:

- Не имей он причастности к вашему цеху, плевали бы вы на его убийство.

Першин брел домой подавленный: значит - автор романа литератор, и он же, литератор - убийца? И только один литератор приходил Першину на ум, только один был и талантлив, и озлоблен, и осведомлен о его, Першина, привычках и повадках.

Нет! Убийца не описал бы убийство так, как оно описано в романе. Нет. Его, убийцы, память хранила бы иные детали, важные именно для него: не слышны ли шаги за дверью, нет ли глазка в дверях соседней квартиры, ну, что там еще могло быть важным для убийцы - но не аромат "Ivoir de balmain", оставленный на лестничном пролете соседкой Старика.

Был у Першина старый знакомый, Марк Семенович Бояркин. Редко они встречались, а последние годы не встречались и вовсе. Но Владимир Иларионович знал, что Марк Бояркин жив и относительно здоров, перебивается случайными гонорарами и помогает юным.

В годы былые Бояркин писал рассказы, талантливые и злые, и имя его было знакомо читателям "Самиздата", но образования специального Марк не имел и работал не в редакции, а в театре, рабочим сцены. И жил в комнатушке за сценой. Та комнатушка в те годы была популярнее любого клуба: поэты, художники, музыканты, молодые и талантливые, все любили в ней бывать. В комнате до утра висел густой табачный дым, грудились бутылки с дешевым портвейном, рекой лился черный кофе, и под перебор гитарных струн за столом говорили, спорили, мыслили, мечтали.

Там Першин впервые встретил Валентину. Она зашла однажды с Фаиной...

С тех пор прошло столько лет. Жизнь прошла.

Был уже полдень, однако Марк Семенович все еще разгуливал в пляжных шлепках и отрепанном махровом халате.

Жалкая однокомнатная квартирка была завалена бутылками, тетрапаками, пакетиками из-под супа; возле разбитой пишущей машинки валялись пожелтевшие газеты и скомканные листы бумаги.

- Привет, проходи, - обронил Бояркин, словно видел Першина прошлым вечером. - С чем пожаловал?

Владимир Иларионович остановился на пороге комнаты, раздумывая, где можно присесть: истертое кресло, ветхие два стула, обшарпанный диван - все было завалено книгами, журналами, стопками бумаг.