Ольга Туманова: Возвращение

Ольга Туманова

Возвращение

Испуганно кричали чайки. Темное грозовое небо зависло над морем. Тревожные волны, пенясь, бились о пустынный берег, гася жар раскаленного песка, и мириады мельчайших капель летали в воздухе.

Монотонный звук, похожий одновременно на траурное пение невидимой капеллы и на гул далекого самолета, наплывал, набирая то ли обороты, то ли силу голоса, откуда-то из-за далекой синевато-сиреневой горы и заполнял, пропитывал собой и песчаный берег, и ребристую поверхность моря, и сумрачное небо...

Звук плыл и плыл, негромкий, но мощный, властный, густой, как туман, как саван, что покрывает навеки... Он поглотил и рокот моря, и грозовые раскаты...

Олег Кандаков проснулся и, приоткрыв глаза, из-под ресниц настороженно огляделся. Он был не в хлеву и не на побережье, он сидел на скамейке в зале ожидания аэропорта маленького южного городка, еще получужого, но уже полусвоего. Одинокий, никому не нужный, свободный.

Тело окостенело: он заснул, как сидел, в нелепой позе: одна нога вытянута через проход, не пройти, не обойти (и никто не пнул?), другая, как баул, засунута под скамью, и теперь он не мог ее вынуть, и осторожно расслабился в ожидании, когда тело оживет. Неприятные мурашки и боль были первыми сигналами того, что нога возрождается. Что ж, он привык, что возвращение к жизни начинается с боли и... неприятностей.

Ожил и правый локоть и ощутил жесткость вещмешка. Сложней всего оказалось с локтем левой руки, что кривым полукругом улеглась на спинке низкого сиденья и никак не распрямлялась.

Давно он так не прислушивался к своему телу!

На скамье напротив сидел очкарик - вспомнилось подзабытое слово, штатский парень из тех, что живут, не зная жизни, деловой такой, сидит, ничего не делает, ничем не занят абсолютно, а на физиономии мировая озабоченность.

В беленьких брючках! да, вот что он сделает в первую очередь: купит белые джинсы, вроде тех, что на этом пижоне, рубашечку в обтяжку. Нет, пожалуй, лучше свободного покроя, как у этого. Ну, неважно, что-нибудь...

В рубахе парня, не столь, впрочем, свободной, сколько мешковатой на этом узкоплечем, темнел плейер; наушники, как спинка кресла у стоматолога, прилипли сзади к шее, и слышно было надрывное завывание на чужом языке. Век бы его не слышать. Эх, парень, тебе бы... понял бы, что такое: родная речь. Со-овсем не то, что учебник для малолеток.

Олег расправил плечи, потянулся - хрустнули суставы, засаднило незажившее плечо, - поморщился и огляделся. Широкий солнечный луч разделял зал на две половины: залитую светом и теневую. Глянул на часы: начало второго, двенадцать минут. Самый солнцепек. И вдруг - о господи! - сразу, размашисто, за огромным стеклом вокзала на серую мостовую обрушился ливень. Олегу захотелось выйти на улицу и потрогать дождь руками. Выходить он не стал, где обсыхать-то? но к окну подошел. Посеревшая округа, как цветной фильм на черно-белом экране: и домишки магазинчиков, и закусочная, и бар, и рейсовые автобусы - все пожухло. Прохожие вмиг исчезли, а только что сухой асфальт пенился сплошным водным потоком. Кто-то хлопнул входной дверью, и струя прохлады и свежести ворвалась в душное помещение.

На дворе уденье, а сумрачно, как в заутреню... - совершенно нежданно вдруг выплыл из раннего детства голос бабушки. Господи, ну надо же: уденье... на дворе - уденье...

В горле привычно першило, и, тяжело ступая, Олег направился было в буфет, но на полпути развернулся, пошел к справочной.

Рейс вновь откладывают из-за грозы, - чужим говором, но на родном языке сказала смуглая темноволосая женщина, такая тощая, словно вместе с ним проторчала год в сарае на тухлой воде да анисовых лепешках. Гроза? переспросил Олег, прислушиваясь. Да, гроза... но не у нас, у нас просто дождь, на трассе гроза.

Над головой, подвешенный к потолку, работал телевизор. Сколько он не видел его? Олег остановился, посмотрел на говорящую голову, попытался вслушаться в произносимые слова... Нет, чужое. Словно говорит на незнакомом диалекте.

Тяжело ступая, высокий, широкоплечий - худоба спрятана под пятнистой робой - прошел к буфету, отличный от всех, полуголых и суетных; в расстегнутый ворот видна кожа, смуглая, как у местных жителей, вот только волосы отличают его: прежде русые, теперь они обесцветились, и ранняя седина, словно повязка, переброшенная по голове от правого виска к левому уху, в глазах равнодушного просто выгоревшая на солнце прядь.